Но никто не посмеет на него показать в полицейском присутствии. Даже после того, как он уедет, покончив с базарными мелкими делами, не донесут: «был».

Не донесут, не выдадут, потому что Намаз — благородный разбойник, покровитель вдов и сирот. Доброй славы разбойник. Враг полицейских! Враг губернатора!

А то, что он нет-нет и порвет байскую мошну, повытрясет из бельбага, живоглота-ростовщика пригоршню золотых, очень хорошо. Простой народ терпеть не может баев, вроде всемогущего Саиба, что владеет имением на лагерном шоссе и дом у которого — один из многих — снимает доктор со своим семейством. Именно Саиббай рассказывал доктору и Ольге Алексеевне про Намаза. Страшные истории рассказывал. Но о Саиббае разговор впереди…

А сейчас доктор раскладывал содержимое сваей санитарной сумки, чтобы немного отвлечься от «страшного», беседовал с Намазом:

— Что ж вы, дорогой, получше себе жилище не устроите? Здесь лечить вас нельзя. Условий для лечения нет. Поймите меня правильно. Или расстаньтесь с этим закутком. Не желаете?

— Если дом неудобен, — проворчал Намаз, — не спеши разрушать его. Прежде чем ломать, замеси глины с саманом, налепи кирпичей.

Выглядел Намаз мрачно, глаз не поднимал. Он все еще не доверял. Доктор понимал его: «Ясно, там, и на кладбище, и в долине, всюду расставлены его соглядатаи. Такой опасный человек уж наверняка принимает самые строгие меры предосторожности».

Что ж, ему приходится быть осторожным. В пределах Туркестанского края за голову Намаза назначена награда а тысячу червонцев и сто десятин поливной земли.

А эмир Бухарский, до границы владений которого рукой подать и куда в безвыходных обстоятельствах Намаз мог бы скрыться, повелел не давать ему приют и не оказывать помощь.

Пока доктор разматывал стерильную повязку, пока занимался необходимыми процедурами, Намаз, то ли чтобы заглушить боль, то ли потому, что отличался словоохотливостью, рассказывал о себе.

Он не скрыл от доктора своих взглядов. Он, Намаз, объявил войну неверным — газават.

— Значит, вы и против меня воюете? А я вас лечу. Вот и поймите разницу в наших взглядах. Я ваш враг и… в та же время доктор — целитель недугов врага! Понятно?

Стойкость и выдержка покинули Намаза.

— Плохо очень. Доктор, лечи! Я не злодей. Голодному тигру что собака, что имам мечети — все едино. Народ больно развратился… наши мусульмане. Я по заветам пророка, а людишки… Разве обещанная награда, такое богатство, не соблазнит кого угодно? И даже хороший человек пойдет на плохое дело. Предателем сделается. Никому нельзя верить. Жене не верю. Брату не верю. Не знаю, что делать.

— Здесь лечить я не могу. Опасность заражения. Слепота. Послезавтра приедете ко мне домой.

Уезжал доктор отнюдь не со спокойным сердцем. Кто его знает, этого Намаза? Что он думает? В благородство таких, как Намаз, он, конечно, не очень верил.

Но ничего другого не придумать. К тому же болезнь серьезная. Лечение возможно только в амбулаторных условиях.

Возвращался доктор поздно, в темноте.

Его сопровождали до ворот дома два страховидных джигита. Всю дорогу они не обмолвились ни словечком, а лишь сопели в темноте.

Забавное это сопение, тяжелое. И в то же время мягкое бухание ног коней в невидимой во тьме глубокой пыли, покрывавшей Каттакурганский тракт, еще долго, даже во сне звучало в ушах доктора. Об опасности он забыл. Осталось лишь чувство насмешки над собой, над собственной трусостью. Нагнал же этот Намаз страха на Самарканд и самаркандцев.