— Господи! Почему столько шума?

Он начинал догадываться, зачем его вызвали ко двору эмира бухарского, в волшебную страну «Тысяча и одной ночи».

Сказочный город Востока! Про него кто-то из поэтов сказал:

«Цветник религии и философии. Райский сад человеческой мысли и излюбленного занятия пророка!»

Но почему же в этом цветнике не раскрываются сердца?

А ведь этот цветник ласкал взоры даже на далеком расстоянии изяществом своих минаретов, бирюзой куполов, поражающими воображение стрельчатыми арками медресе — очагами науки и благочестия, своей пестрой базарной толпой, тысячами верблюдов с тюками товаров, мелодичным скрипом арбяных обозов, тянущихся по дорогам. А толпа бухарцев в ярких халатах, красных, синих, зеленых чалмах ползла лавовым горячим потоком среди гор дынь, абрикосов, яблок, арбузов, гроздей винограда и растекалась по улицам и улочкам меж глиняных стен в облаках пыли, поднимающихся к синим небесам.

«Величественна и прекрасна Старая Бухара! Что пред ней Багдад и Дамаск, Каир и Стамбул? Смотрите, смотрите!» — так восклицал визирь Сахиб Джелял, привлекая внимание своих дорогих гостей к зрелищам, открывавшимся на каждом шагу, за каждым поворотом улицы, по которой с трудом протискивался изысканный, в черном японском лаке фаэтон, везший гостей через древнюю столицу Востока.

Смотрите, восторгайтесь!

Но почему, выражаясь так же в восточном стиле, он подтрунивал:

«Сердца их пили настой чеснока и чистый уксус!»

Почему при всей пышности им на ум приходила народная, такая распространенная в Средней Азии присказка:

«Хочешь умереть? Поезжай в Бухару!»

Сказочный город, и вдруг такое! Город в пышных одеждах солнца, синевы изразцовых порталов, голубых куполов, зелени садов и в нем же — грязь и пыль. Пыль по колено в узких переулках, обвалившиеся глиняные дувалы, бесчисленные древние кладбища. Тут же вкусный дым от шашлычных. И рядом тяжелый пар восточной бани с мыльными потоками под ногами.

По улицам и базарам вперемежку с яркими шелковыми и бархатными халатами и стерильно чистыми чалмами шастают оборванными чучелами тени нищих «калей» и нет-нет уставятся вам в лицо безумные оловянные глаза дервишей, вопящих и воющих.

Бухару поэты Востока называют золотым сосудом веры и знаний.

«Увы! Даже в золотом сосуде вода протухает!»

В Бухаре пыльные столбы, грязь, навоз под ногами, а рядом, в двух шагах, ларьки со сладостями. Чудовищных размеров эмалированные китайские подносы с халвой, липкой, сладкой, и блестящие аппетитные студни «мархабо» — варений, тоже липких, сладких. Слаще сахара.

И тут же услуживая скороговорка назначенного визирем Сахибом Джелялом специального сопровождающего мехмондора:

— К самому их высочеству эмиру следуем. В самый Арк. Переступая эмирский порог, подобает думать о жизни и смерти. А знаете ли вы, одной халвы — он показал рукой ва ларьки сладостей, — в Арк каждодневно доставляется десять пудов для жен эмира. Слаще будут любить царственного супруга. Да потом в летний дворец, в Ситоре-и-Мохасса, еще двадцать пудов. Подумайте только. Для всей Бухары сорок пудов, а одному их высочеству тридцать. Велик и могуществен государь Бухарского ханства. Да трепещут гяуры и всякие ничтожества враги!

Удивительно, взгляд сопровождающего, только что вроде добродушный, сделался мрачным. Странное воздействие на умудренного опытом жизни мудрого старца оказал разговор о сладостях. Или он зубы попортил себе халвой?