— Папочка, что там за шум? — спросила Мария, увидев в проеме отца.

Койкан подошел, откинул одеяло и молча взял девочку на руки. Дочь была легкой, словно морская пена. Она не задала вопросов, и Лаврак прочитал во взгляде смиренное понимание, присущее только взрослым. Аппель распахнул перед начальником дверь в соседнюю комнату и тяжело вздохнул, привалившись к стене.

— Вон отсюда, идиот! — рявкнул на него Удильщик, и громила поспешил удалиться, что-то обиженно бубня себе под нос.

— Не бойся, милая, — успокоил отец, погружая девочку в прозрачный сосуд, наполненный теплой водой, — это ненадолго.

Белая сорочка вмиг пропиталась влагой и потемнела, прилипая к худому телу. Девочка вцепилась в шею отца, не желая отпускать ее.

— Я боюсь, — прошептала Мария, и по бледным щекам потекли слезы. — Папа, я не хочу умирать.

Черный Удильщик на секунду застыл, поджал губы и пообещал:

— Ты не умрешь. Я этого не допущу.

Девочка схватилась за борта прямоугольного сосуда, отняв руки от шеи отца, и погрузилась по пояс в воду. Койкан легонько надавил на маленькое плечо:

— Нужно по жабры, милая.

Девочка зарыдала, но послушно ушла под воду, оставив на поверхности только голову. Волосы поплыли, извиваясь, словно множество крошечных золотых угрей.

— Хочешь, я почитаю тебе твою любимую сказку? — подбирая слова, предложил Удильщик. Он с горечью смотрел на измученного болезнью ребенка: слезы текли из полузакрытых глаз, скатывались в прозрачную воду и бесследно исчезали, растворяясь в ней.

— Не хочу, — тихо проговорила Мария и пристально взглянула на отца. — Я не буду сопротивляться, как она, можешь не переживать. Не высунусь, не подвергну себя опасности. Только, пожалуйста, папа, оставь меня одну.

Слова больно ударили по затылку, и Койкан пошатнулся. Никогда прежде дочь не прогоняла его, не просила уйти. Сердце бешено забилось, готовое вырваться из груди. Лаврак поскользнулся на мокром полу, ухватился за стену и вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь. Тут же девичьи рыдания стремительно разнеслись по дому. Где-то глубоко в душе, казалось бы, давно зажившая рана открылась и из нее хлынула густая бордовая кровь. Мысли путались, но среди хаоса Черный Удильщик смог выловить одну, мерзкую и самую грязную из всех: Мария знала правду о матери. Койкан всю жизнь тщательно скрывал ужасные подробности, но они все равно каким-то образом просочились сквозь щели его рваной души. Все это время дочь была в курсе давным-давно произошедших событий, но ни разу не подала вида. Ни разу не сказала отцу обидных слов, не посмотрела с осуждением или ненавистью, не упрекнула.

На ватных ногах Черный Удильщик поднялся по лестнице в мрачную тишину второго этажа. Зажег спичку и запалил лампу. Ее огонек осветил уютную, аскетично обставленную спальню: простую, почти солдатскую кровать, однотонные занавески, голый дощатый пол без ковра и обычную дешевую мебель.

— Я хороший отец, — бросил Койкан в пустоту комнаты, — даже если ты думаешь по-другому. Девочке не хватает матери, и никто никогда не сможет заменить тебя. Я, как бы ни старался, не могу понять, что творится в девичьей голове. А когда хочу сказать, как Мария дорога мне, изо рта вылетают совершенно другие слова.

Мужчина сел на кровать, и она скрипнула, провалившись под его весом. Лаврак потер ослепший глаз и остервенело надавил на него.

— Мне не хватает времени! — крикнул он и, разозлившись, швырнул о стену увесистые часы, которые стояли рядом на тумбочке. — Но это не означает, что я плохой, слышишь⁈ Или ты считаешь, что события приняли бы другой оборот, будь ты похоронена на земле самоубийц⁈

Черный Удильщик встал и начал мерить комнату шагами из угла в угол, словно загнанный в клетку зверь. Было прохладно, но мужчина все равно настежь открыл окно. С улицы, взметнув шторы, в спальню проник ветер, и редкие капли дождя застучали по полу.