– “Флориан” или “Квадри”? – спросил опытный вожатый.

Выбор был непростым: перед каждым кафе стояло по белому роялю, и музыка звучала одна и та же – из “Крестного отца”.

Как это водится у русских, за нас решили писатели. Я вспомнил, что во “Флориане” сидел Гете. Вслед за ним мы перешли площадь и, устроившись в тени колоннады, чтобы не лишать себя звуков и запахов, открыли по банке “Завтрака туриста”, сопровождавшего нас от Бреста до Форума.

Примерно так я себе представлял переход Суворова через Альпы. В отличие от него я решил сюда вернуться.

В этот раз я начал добираться к Венеции с тех ее колониальных окраин, что раньше назывались Далмацией. На этом побережье любил отдыхать Тито – во дворце Карагеоргевича. Вышло так, что мы все трое жили в его доме, но в разных странах. Маршал – в Югославии, мы с королем – в Черногории.

Ее заново открыли всего за месяц до визита. Жалко, что невзрачные. Меня читали здесь не меньше, чем в Сербии, так что от раскола я ничего не потерял, но и не выиграл. Как обычно, моих читателей можно было собрать под одной крышей. На этот раз она была XII века.

Встреча началась с дипломатических даров. Хозяева принимали меня как образованного скифа. Чтобы поразить мою и впрямь восприимчивую фантазию, в соответствии с еще живыми в этих краях византийскими традициями мне преподнесли ископаемую диковину – двуглавого орла.

– Отечественная разновидность этой державной птицы, – уверяет Татьяна Толстая, – носит на одной голове тюбетейку, а на другой – кепку.

В Черногории, однако, орла венчали две короны.

– Неужели так и летает? – спросил я приветливого бургомистра.

– Только на парадах, – успокоил он меня.

Теперь на вопросы предстояло отвечать мне. Сидя в прохладной часовне, история которой была существенно длиннее американской, я купался во внимании черногорцев, путавших меня с кем-то куда более значительным, чем мне удавалось казаться.

Считаясь с национальными чувствами, особенно – молодыми и ранимыми, я уверял хозяев, будто вижу разницу между ними и остальными югославами. Они в ней, впрочем, не сомневались.

– Мы, – без затей объявил мне директор музея, – выше всех в мире.

– Это потому, что не сдались туркам?

– Да нет, просто длиннее. Рост был наиболее ценным, чтобы не сказать – единственным приданым наших бедных принцесс. Они улучшали породу выродившихся монархов всей Европы. Итальянский, скажем, наследник был таким шпендриком, что его чуть не застрелили на свадьбе.

В черногорской воинственности не приходилось сомневаться – музей пестрел простреленными в боях знаменами.

– В Вене флагов, может, и больше, но они в них сами дырки вертели, а у нас – от турецких пуль.

Я, конечно, не спорил, тем более что директор вел себя по-европейски. В графе “национальность”, поспешно введенной в анкеты юной страны, он честно написал: “Не колышет”.

– А где, собственно, Черногория? – спросил я, когда мы с ним поднялись на заповедную вершину.