Аббат Ван Стеенберген тоже имеет свой интеллектуальный интерес в этом споре. Он опубликовал «Вопросы» к «De anima» под именем Сигера, как если бы проблема их подлинности не стояла вообще. Быть может, он предполагал поставить ее позднее. Как бы то ни было, можно задаться вопросом: предвидел ли он в 1931 г. возражение, которое в 1932 г. выдвинет Б. Нарди? Если предвидел, значит, посчитал, что это сомнение преувеличено, и можно практически пренебречь им без обсуждения. Сегодня его позиция изменилась. Столкнувшись с возражением Б. Нарди, он отстаивает свое собственное дело, в котором заинтересован не меньше, чем другие заинтересованы в своем; и сколь бы талантливой ни была его защита своего дела (pro domo sua), это именно защита.

Впрочем, отсюда не следует, что ответные возражения Ф. Ван Стеенбергена бьют мимо цели. Прямо наоборот, я, со своей стороны, считаю, что страницы 146–160 его книги о человеческой психологии Сигера свидетельствуют о поистине замечательном уме и изобретательности. Невозможно с бо́льшим успехом воспользоваться колебаниями в подлинной мысли Сигера, чтобы придать правдоподобие тому полному перевороту во взглядах, который ему хотят приписать. К тому же речь идет о реальном факте. Если бы этот философ в своей предыдущей карьере был беззаветным аверроистом, не ведающим теоретических сомнений, приписываемый ему отказ от аверроизма был бы немыслим; но Сигер, каким его описывают нам, безусловно, испытывал колебания и сомнения, о которых уже нельзя сказать, что они не могли в конце концов изменить его точку зрения. Короче говоря, Ф. Ван Стеенберген прекрасно показал, что окончательный поворот Сигера к томизму нельзя отбрасывать apriori как неправдоподобный, если принять во внимание всё, что мы знаем о Сигере из других источников. И это – важный факт.

При всем том остается открытым вопрос: этот возможный поворот – совершился ли он в действительности? Так мы приходим к проблеме подлинности «Вопросов», опубликованных под именем Сигера. Их присутствие в рукописи, содержащей и другие тексты, из которых по крайней мере один атрибуирован Сигеру, а другие имеют аверроистский характер, действительно побуждает признать их автором Сигера. Именно поэтому М. Грабман и Ф. Ван Стеенберген так и поступили. Возможно даже, что копиист считал их принадлежавшими Сигеру, но это никоим образом не доказывает, что они в самом деле – сочинение Сигера: это нужно доказать.

Возражения стилистического порядка, выдвинутые Б. Нарди, меня не убеждают. Если «Вопросы к ‘О душе’» представляют собой записи лекций, можно ли сделать какие-либо выводы из особенностей их редакции? По-видимому, нет. В этом пункте ответ Ф. Ван Стеенбергена, думается, неуязвим и, в любом случае, неопровержим[414]. Относительно психологической возможности того факта, что Сигер в конце концов изменил свою точку зрения, Ф. Ван Стеенберген тоже высказывается убедительно. Таковы два немаловажных контрдовода на возражения Б. Нарди[415]. С другой стороны, позитивный аргумент Б. Нарди, извлеченный из свидетельств Джона Бэконторпа, Эгидия Римского и Жана Жандена, на мой взгляд, полностью остается в силе[416]. В самом деле, в их текстах не только нет ни слова об обращении Сигера к томизму или даже к квазитомизму, но Бэконторп говорит о Сигере как о мишени осуждения 1270 г., Эгидий Римский – как об известном стороннике аверроистского тезиса, а Жан Жанден защищает его от врагов Аристотеля и Комментатора[417]. Если наш философ и отказался впоследствии от своих воззрений, трем названным свидетелям, судя по всему, об этом ничего не известно. Возражение, что эти свидетельства «никоим образом не исключают дальнейшей эволюции Сигера», вполне справедливо; но то обстоятельство, что факты не исключают некоторой гипотезы, означает всего лишь ее чистую возможность, которая не является даже началом доказательства. К тому же свидетельства, приведенные Б. Нарди, делают эту гипотезу если не вовсе невозможной, то значительно менее правдоподобной. Джон Бэконторп умер в 1348 г., Эгидий Римский – в 1316, Жан Жан-ден – ок. 1328; но все трое, кажется, ничего не знали о перевороте во взглядах Сигера Брабантского, умершего ранее 1285 г. Их молчание – достаточно сильный довод против реальности этого факта. Заявлять в ответ, что «события 1277 г. и преждевременное исчезновение магистра из Брабанта вполне объясняют, почему его последние сочинения и, прежде всего, последние учения не оставили глубоких следов в Париже»[418], означает предлагать довольно странное объяснение. Из него следует, что отказ от аверроистских принципов, провозглашенный в дошедшем до нас трактате, остался незамеченным потому, что аверроизм в 1277 г. подвергся осуждению. Разве противники Сигера, наоборот, не должны были бы кричать о его обращении на всех углах? Это подобно тому, как если бы Альфред Луази[419] отказался от своей библейской экзегезы, но по причине осуждения модернизма этого никто не заметил. Так что этот третий раунд безоговорочно остается за Б. Нарди.

Равно как и четвертый раунд. Ф. Ван Стеенберген считает, что «нет никакого резона относить создание Quaestiones de Anima к периоду после 1277 г.»[420]. Это утверждение вызывает у меня сожаление. Но, как бы то ни было, Ф. Ван Стеенберген вправе так считать. Если бы я думал, как думает он, что «Вопросы» принадлежат Сигеру, я бы, конечно, отнес их к периоду после 1277 г. – просто потому, что не вижу, каким образом их можно было бы датировать более ранним временем. Согласно манускриптам, осуждение 1277 г. было направлено «Contra Segerum et Boetium haereticos» [ «Против еретиков Сигера и Боэция»], или «Contra Magistrum Sogerum» [ «Против магистра Сигера»], или «Contra erroresBoetii et Sigeri» [ «Против заблуждений Боэция и Сигера»]. Тот факт, что список осужденных тезисов называет Боэция Дакийского «principalis assertor istorum articulorum» [ «главным поборником этих пунктов»], не отменяет присутствия имени Сигера там, где оно фигурирует[421]. Я уже задавал этот вопрос: как объяснить обвинение Сигера, его осуждение, предписание явиться на суд инквизиции, наконец, его бегство, если он уже отказался от аверроизма в решающем пункте, из которого практически следовало все остальное? На это отвечают, что св. Фомы тоже коснулось осуждение. Но эти два случая абсолютно различны. Говорят об «исходе процесса», но мы не знаем, чем он был в точности для Сигера, а в случае Фомы Аквинского не было никакого процесса. Ф. Ван Стеенберген был, безусловно, прав, когда говорил, что, помимо аверроизма, осуждение затронуло аристотелизм, в том числе неаверроистский аристотелизм; но оно затронуло их по-разному и в разной степени. Трудно сравнивать ситуацию Фомы Аквинского, который, никогда не отрекаясь ни от одного из тезисов, поставленных ему в вину, не вызывался на суд инквизитора Франции или куда-нибудь еще, и ситуацию Сигера Брабантского, который, отказавшись от своих заблуждений, был, тем не менее, призван на суд[422].

Говорят, что позицию Данте в отношении Сигера легко объяснить, «если магистр из Брабанта обнаружил стремление к ослаблению своих заблуждений, и, прежде всего, заблуждения относительно единственности интеллекта, которое болезненно задевает христианские чувства»[423]. Конечно, Данте и св. Фома сходятся в неприятии этого тезиса; если бы было доказано, что Сигер от него отрекся, стало бы понятнее, почему Данте прославил Сигера устами св. Фомы Аквинского. Но дело в том, что это затруднение невозможно преодолеть, не вызвав другого. Св. Фома прославляет Сигера не за отказ от заблуждений, а за то, что тот пострадал за некие истины. Поэтому я спрашиваю: что это за истины? Со своей стороны, я могу вообразить лишь одну: сепаратизм, практиковавшийся некоторыми аристотеликами. На это могут возразить, что св. Фома понимал его иначе. Тоже верно, однако в любом случае невозможно согласовать политическую философию Данте и политическую философию св. Фомы Аквинского. Следовательно, эта проблема имеет двусторонний характер. Можно выбрать одну из следующих гипотез: либо Данте прославляет Сигера, потому что не знает его учения, но это неправдоподобно; либо Данте устами св. Фомы возносит Сигеру хвалу за то, что он учил тем же истинам, что и св. Фома, но не за эти учения Сигер был вызван на суд инквизиции, а за другие; либо Данте заставляет св. Фому прославлять философа, которого причисляют к томистам, но сам Данте не во всем привержен томизму, а потому хвалит Сигера в таком контексте (Грациан, Соломон), который наводит на мысль, что Данте мог привлекать именно сепаратизм Сигера; либо, наконец, Данте прославляет Сигера как представителя этого сепаратизма, но, не принимая его философии, влагает хвалу ему в уста одного из его противников – св. Фомы Аквинского.

Таким образом, не существует решения проблемы, которое полностью соответствовало бы всем имеющимся данным. Какое бы решение мы ни выбрали, приходится вновь возвращаться к проблеме, чтобы объяснить, каким образом, вопреки видимости, оно могло бы отдать должное тем данным, которые в него не вписываются. Поэтому в заключение я могу лишь повторить то, что говорил с самого начала этой книги: вопрос не в том, чтобы найти решение, лучше других отвечающее тем или иным данным проблемы: это нетрудно. Вопрос в том, чтобы найти решение, лучше всего отвечающее всем данным, – по меньшей мере, насколько они нам известны. То обстоятельство, что Сигер Брабантский в конце концов стал последователем св. Фомы, пока еще не входит в число достоверных данных проблемы; следовательно, пока не время решать ее так, как если бы это уже произошло. Но даже если бы это было так, этот новый элемент, несомненно, побуждал бы к поиску решения проблемы в новом направлении, и в силу одного этого мы столкнулись бы с новыми затруднениями. Стало быть, не стоит слишком уповать на то, что он мог бы облегчить нам ее решение, ибо ничто не гарантирует обоснованности подобных упований.

Примечания