На сей раз йер почему-то не спешил обережи на помощь. То ли опасался задеть своих (что весьма сомнительно), то ли боялся, что заденут его, то ли…

— Где ты… — едва шевельнул он губами, неспешно, с закрытыми глазами поворачиваясь на месте. По расправленной и опущенной плети время от времени пробегали волны, как по загривку гончей, принюхивающейся к мешанине заячьих следов. — Где же ты, мерзавец?

Обережь нетрудно заставить играть в салочки с тенями. Но не йера.

Рука Архайна взвилась вверх, на полувзмахе останавливая рвущийся к его шее клинок.

— А как насчет честного боя? — через плечо прошипел он жрецу в лицо.

— Не с вами, — с неподдельной и совершенно неуместной в подобный момент грустью покачал головой тот, так легко выворачиваясь и исчезая, что пальцы Взывающего, еще мгновение назад сжимавшие запястье сектанта, глубоко впились ногтями в собственную ладонь.

В комнате скачком стало на порядок темнее. Обережники медленно, недоверчиво расступились, таращась на тело второго «шипа» — вернее, жуткую мешанину истекающих кровью кусков и лохмотьев.

— А еще один где? — тупо поинтересовался кто-то из обережников. — Вот токо что ж двое было…

«Нет, вы видели двоих, а это опять-таки далеко не то же самое», — мог бы ответить Архайн, раздраженно промакивающий платком полукруглые ранки на ладони. Но не стал. Жрец уже был у него в прямом смысле слова в руках, а он так глупо его упустил!

— Эй! — Изумленный возглас командира обратил всеобщее внимание на полупрозрачный, мерцающий призрак лестницы, безо всякой опоры висящей между полом и потолком.

— Туда. — Архайн первым, на одном вздохе взбежал по ступеням. От его ног волнами расходилась реальность, возвращая лестнице деревянную плоть.

Вдвое поредевшая, но столь же приободрившаяся обережь без заминки последовала за ним. Командир еле успел затормозить, чтобы не врезаться йеру в спину, и был вознагражден чередой тычков в свою собственную — подчиненные оказались не столь расторопны.

— Что-то здесь не так, — вполголоса заметил Архайн, обращаясь к единственному достойному собеседнику — себе самому. — Ну-ка…

Обережники послушно попятились. Самые предусмотрительные — до конца лестницы.

Эту дверь йер хлестать не стал. Напротив: очень вежливо, одними костяшками, постучался, вслушался — и внезапно отшатнулся влево, вжавшись спиной в перила.

Предусмотрительность окупилась сполна. Сквозь дверь (вернее, прикидывающуюся ею тень) со скрипом цепей пролетело подвешенное на них бревно, размозжив голову одному из бойцов и сметя еще троих. Качнуться обратно Архайн ему не дал — будто играючи шлепнул по мелькнувшему перед лицом торцу, и тяжелая чурка, порвав звенья, с такой силой врезалась в стену и загрохотала по полу, что дом содрогнулся до самой трубы.

Других ловушек при входе не было. По крайней мере, искать их йер предоставил обережи, сделав приглашающий жест, но сам не двинувшись с места.

Что ж, этот враг оказался ей вполне по зубам.

Старика в скромном сером одеянии, с посохом на изготовку стоящего на пороге, бойцы просто затоптали, первым же ударом сбив с ног.

Следующими сложили головы трое вооруженных фьетами мужчин — хорошей, но безнадежно проигрывающей профессионалам выучки. Впрочем, одного обережника они с собой прихватили, еще пятерым оставив метины на всю жизнь.