Октябрь 2011 года… Да, в октябре он посещал Ниццу, кладбище Кокад. Получается, меньше года назад. Но туда он прилетел с Катюшей из Берлина. Его провожала Марта. А здесь… Почему он здесь?
Франц силился понять, почему и как он оказался здесь, в СССР, стране канувшей в Лету. Мысли путались, уводили его вновь на кладбище.
Да, на кладбище его кто-то окликнул, и это был… Это был Клаус! А после, после произошло…
— Папа, ты побледнел, позвать врача?
— Что? Нет-нет. Спасибо… Пройдет. Ты уходи.
— Хорошо. Я пошла. Тебе что-то принести из еды, фруктов?
— Ничего мне не надо. Все у меня есть… — раздраженно промямлил Франц. — Уходи. Все потом.
Мысли немощного Франца в эту минуту были далеки от встречи с женщиной, которая назвалась Златой, у которой глаза, действительно, были так похожи на глаза его дочери.
— Клаус… — Франц вдруг вспомнил военного двойника, своего верного попаданца. Он вдруг вспомнил гневные окрики офицера Смерша Иоганна Шлинке, свое ранение, взлет «Кондора». Все вспомнил, что произошло с ним в начале февраля 1944 года. В памяти детально воскресали события операции «Бельгийский капкан» по захвату Гитлера. Да, по взятию в плен нацистского вождя. Сердце Франца затрепыхалось от детализации воспоминаний. Он почувствовал остро неприятный запах, прорвавшийся из далеких времен, исходивший от фюрера, когда того подтащили в самолете. Огромные кровянистые глаза нациста наплывали на него. В них стояли страх, мольба о помиловании и одновременно ненависть… Облик фюрера пропал. Появилось лицо русского вождя на приеме. Тихая речь, его слова:
— Ну что, товарищ Ольбрихт, мы построим вместе новую, возрожденную Германию? — теплое рукопожатие при награждении Золотой звездой Героя СССР с присвоением воинского звания «полковник органов государственной безопасности», а в глазах — лукавинка. Образ Сталина пропал так же молниеносно. Замелькали лица, множество лиц, одновременно знакомых и незнакомых. Они засасывались и пропадали в огромной воронке-дыре. Голова Франца и тело стремительно неслись как бы отдельно друг от друга, за ними. Он упорно сопротивлялся движению. Но огромный пылесос мироздания затягивал безвозвратно. Франц почувствовал острую, щемящую, а затем разлитую боль в сердце. Перед глазами пошли радужные круги. В груди стало очень жарко. Зримо поплыли картины жаркого лета 41-го года: соломенные крыши, убогие, заброшенные славянские селения, пыльная дорога, пленные русские, много пленных, короткие бои, стремительное наступление и глаза, большие, небесного цвета, проникновенные глаза…
— Вера… Верочка! — вскрикнул Франц. — Прости! Я изменил твою судьбу… нашу судьбу…
Дрожь тела замедлилась. Капельки пота выступили на лбу. Лицо посветлело и слилось с белой простыней. Дыхание становилось неглубоким, прерывистым. Кривые электрокардиограммы истерично плясали и быстро вытягивались в тонкие зеленые линии. Замелькал сигнализатор оповещения. Пальцы Франца потянулись к кнопке вызова. Губы вяло дрогнули:
— Сестра… — мозг в эту минуту рассыпался на мириады звезд, и кто-то из глубин, рождавшихся созвездий звал к себе. Голос насмешливый, уверенный, бодрый: «Коммандос, не раскисай!.. Скисай… скисай… Нас ждут большие дела, дела-а… дела-а-а!
ЭПИЛОГ
Отзвучали фанфары, отыграли оркестры победные марши. Сотни знамен фашистской Германии брошены под барабанный бой к подножью Мавзолея. Всенародное ликование со слезами на глазах. Победа! Слаще нет слова!
Иосиф Виссарионович Сталин после торжественного приема в честь участников Парада Победы в Большом Кремлевском дворце и после затянувшегося празднования с ближайшими соратниками на «Ближней даче» находился в раздумье. Разомлевший вождь сидел на диване, не ложился. Спать не хотелось, хотя стрелки часов показывали начало четвертого утра.
Сталина часто мучили вопросы о его роли в истории России, о его теоретическом наследии, о его преемнике. Но в этот ранний час мысли вождя были не об этом. Он перебирал в памяти годы страшной войны.
Вновь, в который раз, Сталин с горечью подумал о 41-м. Допущенные просчеты, связанные с началом войны, и, как следствие, огромные, невосполнимые потери Красной армии напомнили еще раз о себе. В груди Сталина защемило. Стало труднее дышать.
Вождь приложил руку к сердцу, глубже вздохнул, прикрыл глаза. Однако мысли не отпускали, возвращали в 41-й год.
Его предупреждали о готовящемся нападении Германии, о концентрации немецких дивизий на границе. Информация шла с разных сторон. Но он выжидал. Не хотел провоцировать Гитлера на более раннее выступление. Тем самым дать больше времени стране на подготовку к грозящей опасности. И ошибся…