– Все. Уже все.

Боль исчезает так же быстро, как появилась. Мы втроем стоим… Даже не в темноте, нет. В нигде. Вокруг нет ничего – черный невесомый вакуум.

– Что это? – тихо спрашивает Наташа, и вместо ответа появляется застывшее изображение: напряженное лицо Паши и стены палаты за его спиной.

Мы словно внутри большого телевизора, его экран оборачивается вокруг нас так, что не видно краев.

– До какого момента отматываем? – будничным тоном интересуется Паша.

– Не знаю… – Мне трудно соображать, я вообще до конца не понимаю, что происходит. Такого я еще никогда не видел.

– Убийство Фомина? Или позже?

– Наверное, поездка в Калининград… или раньше… гараж Лии… – Впервые чувствую себя таким беспомощным. Как будто я больше ни на что не могу повлиять, как будто воспоминания уже не принадлежат мне. И это, черт возьми, страшно.

– Ладно, я сам.

Картинки из моей памяти мелькают в обратном порядке. Врачи, грузовик, маленький Паша, Лия, Наташа, особняк Мицкевич, Андрей… Быстрее и быстрее, смазываясь, сливаясь, я уже едва могу разобрать, где мы находимся. Вокзал, гараж, Лия, перепуганное лицо матери, снова Лия, Фомин…

– Хватит! – кричу я, хватаясь за голову. – Перестань!

Какого черта там вообще делает Фомин?

Паша останавливает изображение, мотает немного вперед. И вот мы, как в 3D-кинотеатре, смотрим моими глазами на утренний Калининград. Наташа улыбается мне, я забираю ее рюкзак, что-то ворчит Лия. Потом сон в машине, где Филипп собирает свои пазлы и велит уезжать. А здесь мы уже перед особняком: забор, камеры, Мицкевич в черном встречает нас на крыльце.

– Она была такой?!

Ага, теперь уже и Паше не по себе. Пусть переваривает, это меня волнует меньше всего. Я наблюдаю за Наташей. За тем, как она меняется в лице, как круглыми глазами следит за экраном, как впитывает в себя каждую картинку. Я знаю: она больше не сомневается. О нет, она не просто видит фильм. Две реальности для нее сливаются воедино, два временных туннеля сходятся в одну точку. Девушка из моего прошлого как приложение закачивается в эту версию Наташи. И пусть она пока слишком шокирована, чтобы говорить. Я дам ей время принять другую реальность. Я получил главное: вернул свою Наташу.

Пожалуй, я должен благодарить сына Мицкевич. Мне самому полезно нырнуть в собственную память. Оживить ключевые моменты. Наша ссора с Наташей, наше утро, когда она выбирала татушку. Я совершил ошибку. Зачем убеждал ее поверить в Криса? Зачем толкал на разочарование? Рисковал как дурак. Если бы он принял ее? Если бы теперь она была с ним? Нет, она нужна мне самому.

Упустил столько времени! Идиот! На что я потратил себя? Сколько лишнего было в моей жизни, пока я упорно игнорировал самое ценное. Наташа. Моя Наташа. Самый настоящий, цельный человек, которого я видел. Забавно же. У нее нет части тела, зато с душой все в порядке. Не притворяется, не лжет. Верит. Она – сама жизнь. Плевать, что она сейчас думает. Больше я ждать не буду.

Подхожу к ней – и целую. Так, чтобы сразу поняла, что она моя. Наташа не сопротивляется больше. Медлит, замирает с открытыми глазами, но не отталкивает. На моих губах солоноватый привкус ее слез. Отвечает! Она отвечает мне!

Я готов подхватить ее на руки, кружить, если бы не Паша. Ладно, подождем. Пусть досматривает свою аварию. Парня тоже можно понять: не каждый может увидеть, каким был бы мир без него. Интересно, каково ему знать, что его жизнь – плата за изобретение записи снов, за общество сомнаров? Слушает, окаменев, истории Ларисы Тимофеевны и остальных. Сколько катастроф не удалось предотвратить из-за одного спасенного мальчика?

– Мы все? – Я оглядываюсь на Пашу, продолжая обнимать свою девушку.