Что, если их тоже сюда привезли и держат по отдельности? Промыли им мозги, избили, заставили покориться – прямо за этой дверью, в соседней по коридору комнате?

Джоан впилась глазами в портрет белобородого Отца.

Этот может.

Пленница утратила чувство времени, ей казалось, что она обдумывает тему, заходя то с одной стороны, то с другой, уже несколько часов. В отсутствие внешних стимулов разум перебирал различные варианты, пытаясь нарисовать картину того, что произошло с друзьями, семьей, Гэри. Джоан понимала, что всё это – фокусы Отца, ее специально оставили одну, чтобы помучилась, однако ничего не могла с собой поделать. Поэтому, услышав звук поворачивающегося ключа в замке, она почувствовала облегчение.

Дверь открылась. На этот раз девочка принесла в своем мешке кусок холодной вареной говядины, ломоть свежеиспеченного хлеба, еще одну морковку и новую бутылку яблочного сока. Вместе с едой принесли книгу – Библию по версии Отца. Джоан охватило желание зашвырнуть ее в угол, утопить в наполовину заполненной «утке», но она совладала с собой, взяла книгу из рук девочки и поблагодарила.

Девочка улыбнулась, обнажив два ряда исключительно мелких, похожих на мятное драже зубов. Хотя на вид ей было пятнадцать-шестнадцать лет, она, похоже, сохранила молочные зубы, на месте которых так и не выросли настоящие.

На этот раз девочка пришла без старика. Джоан догадалась – ее проверяют. Поэтому она не попыталась улизнуть и не стала ничего спрашивать, попросту приняла еду и Библию и помахала на прощание рукой, когда девочка, пятясь, вышла и закрыла за собой дверь.

Постоянный зверский голод – явное последствие наркотического опьянения. Жажда тоже мучила; как бы Джоан ни сомневалась по поводу яблочного сока, пришлось его выпить. Она съела все, что ей принесли, и несколько минут прислушивалась к своему организму – не происходят ли в нем какие-либо эмоциональные изменения. Ничего не почувствовав, отхлебнула новую порцию сока и снова сделала паузу.

Постепенно она допила всю бутылку. Жажда и голод не ослабевали, ей казалось, что эти ощущения у нее вызывают нарочно.

Все может быть.

Отец никогда ничего не делал без умысла, не допускал случайностей.

Примерно через полчаса свет начал меркнуть, день подходил к концу, Джоан не стала дожидаться полной темноты и легла в постель. Можно включить лампу в углу, но что проку? Она здесь одна, и заняться нечем. К тому же она устала, хотя понятия не имела, чем была вызвана усталость – наркотиками, сенсорной депривацией или естественной реакцией организма.

Где сейчас Гэри? Что с ним? Увидит ли она его еще когда-нибудь?

В кромешной темноте на глаза Джоан навернулись слезы. Она произнесла вслух: «Гэри». Звук имени любимого успокаивал, отгонял ощущение одиночества, но в то же время наполнял душу тоской столь глубокой, что беззвучные слезы сменились всхлипами, а те – рыданиями.

Наплакавшись, она заснула.

А засыпая, повторяла: «Гэри, Гэри, Гэри…»

Пошел второй день.

Или который? Джоан не позволяли даже выглянуть наружу, все время держали взаперти. Хотя ей исправно носили завтраки, обеды и ужины, промежутки между ними могли быть произвольными: ужин – через шесть часов после обеда, завтрак – через час после ужина. Нельзя было также исключить, что завтрак подавали в четыре пополудни, а обед – в полночь.

От Отца всякого можно ожидать.

Позавтракав, Джоан со скуки взяла Библию, остановилась у занавесок, как будто за ними находилось настоящее окно, и наугад раскрыла книгу – на странице с наставлением родителям насмерть забивать непослушных детей камнями. Она тут же захлопнула Библию. По спине пробежал холодок – память о кошмаре, в котором она и ее родители пребывали каждый день, пока не сбежали из Дома. А ведь пять лет уже прошло… Джоан успела привыкнуть к жизни во внешнем мире и позабыть порядки Дома.