Дж. Беркли о зрении и осязании

Локк, как и Рид вслед за ним, не анализировал чувства детально; он занимался тем, что называл логикой, то есть «исследованием происхождения, достоверности и объема человеческого познания вместе с основаниями и степенями веры, мнений и согласия» (Локк, 1985, с. 90). Однако другие авторы, проштудировавшие Локка, все-таки обращали внимание на детали воплощенности чувственной жизни. Наиболее влиятельной работой стал «Опыт новой теории зрения» Дж. Беркли (1709), в которой содержится знаменательное и впоследствии широко обсуждаемое утверждение о крайней важности идей, происходящих от осязания, по сравнению с идеями, восходящими к зрению, в особенности идеями размера и расстояния. Главный тезис Беркли состоял в том, что он считает «признанным, что оценка, какую мы даем расстоянию (и размерам. – Р. С.) объектов, значительно удаленных, есть скорее акт суждения, основанного на опыте, чем акт (зрительного. – Р. С. ) ощущения» (Беркли, 1912, с. 5). Он отвергал мнение, что зрение само по себе производит идеи расстояния или протяженности и размера, а также и то, что эти идеи, как считали авторы прошлого (в том числе Декарт), возникают благодаря углу, образуемого лучами, идущими от глазного яблока к разным концам объекта. Беркли полагал, что осязание первично, а зрение вторично. Осязание, доказывал он, «подсказывает» сознанию качества, которые потом приписываются зрению: «В течение долгого времени познавая опытным путем, что некоторые идеи, воспринимаемые осязанием— как то расстояние, осязаемая фигура и плотность, – связаны с известными зрительными идеями, я, воспринимая эти зрительные идеи, немедленно заключаю, что, вследствие привычной законосообразности природы, вероятно, должны последовать эти идеи осязания» (Беркли, 1912, с. 25). Именно «идеи осязания», утверждал Беркли, являются источником объективного знания о расстоянии и размере. Слово «осязаемый» стало использоваться все настойчивее, когда хотели обозначить нечто известное наверняка. Беркли упорно разделял зрительные и осязаемые данные, связывая первые с тем, что находится в сознании, а вторые с тем, что находится вне сознания, в окружающем мире: «Ибо все видимые вещи одинаково находятся в духе [сознании] и не наполняют собой внешнего пространства; и, следовательно, все они равно отстоят от осязаемой вещи, которая существует вне духа [сознания]» (Беркли, 1912, с. 63). Таким образом осязание становится своего рода мостом между сознанием и миром, воспринимаемым в метафорических терминах «внутреннего» и «внешнего». Зрительное чувство создает картинку, но именно осязательное чувство создает знание о том, что действительно существует. Эти рассуждения дали жизнь ярким фигурам речи, используемым и по сей день. Теория Беркли также включала движение: здесь он, несомненно, понимал, как и все обычные люди, важную роль движения в направлении к объекту и от него для определения расстояния.

Илл. 2. Фронтиспис к «Энциклопедии, или Толковому словарю наук, искусств и ремесел» под редакцией Д. Дидро и Ж.-Л. д’Аламбера. Т. I. Движение раскрытия истины

Вопрос о вкладе каждого из чувств – зрения и осязания – в познание внешнего мира был и долго оставался в форме гипотетического, который ранее задал Уильям Молинью, ирландский корреспондент Локка:

Локк и Беркли думали, что прозревший человек не сразу «увидит» разницу: распознавание форм куба и сферы, говорили они, происходит благодаря осязанию, которое подсказывает эти идеи зрению. В середине XVIII века шотландский врач Уильям Портерфилд, наоборот, приписывал присущую одному лишь зрению (без осязания) способность определять расстояние и форму, и поэтому на вопрос Молинью дал положительный ответ (Wade, 2012, p. 464–465, 478–479)[46]. Тем не менее позиция Беркли (или близкая к ней) оставалась доминирующей, по крайней мере, в Великобритании вплоть до 1830–1840-х годов, когда ее стали критиковать Уильям Гамильтон и Самуэль Бейли. Но и тогда Дж. С. Милл и другие отстаивали принципиальную позицию Беркли[47]. С исторической точки зрения важно подчеркнуть, что теория зрения Беркли сосредоточила интерес на осязании как на первичном и главном чувстве, передающем идеи (если использовать термин Локка) об окружающем мире.

Чувствительность

Дискуссия о психологии чувств и источниках знания не ослабевала в образованном, культурном обществе, которое в те годы росло очень быстро, преимущественно в Великобритании, Франции и в центрах сосредоточения культуры других стран, и она проходила либо под эгидой аристократии, либо вдохновленная республиканским духом. Опыт и образная система, связанные с осязанием, были в центре нового воспитания чувств как цели и средства цивилизованной или утонченной жизни. Характеризуя вторую половину XVIII века как «эпоху чувствительности» (выражение, введенное в оборот Нортропом Фраем), литературоведы великолепно продемонстрировали, как чувствительность, говоря современным языком, пересекала границы физиологии, медицины, литературы, искусств и светского общества. Это была культура, в которой процветал язык осязания, включающего в себя сознание, тело и нервы. Дискуссии о теле, осязании и движении находили живой отклик в повседневной жизни и, конечно, в размышлениях о самой жизненной природе (cм.: Figlio, 1975).

Хотя подобных дискуссий об осязании было довольно много, однако, насколько мне известно, обращения именно к чувству мышечного движения не наблюдалось до конца столетия. Это можно заметить, читая тексты, продолжающие линию Локка и Беркли в отношении трактовки чувств.

Нейробиологи теперь восхищались трудом Дэвида Гартли «Размышления о человеке, его строении, его долге и упованиях» (1749) в связи с описанием вибраций в нервной системе, с рассмотрением нервных процессов параллельно с мозговой деятельностью. Ранее психологи хвалили этот труд за системное исследование ассоциаций как средства, с помощью которого соединяются идеи, чтобы наполнить сознание этим объединенным содержанием. Слово «ассоциации» (социальная метафора, как утверждал Курт Данцигер) стало излюбленным термином для обозначения того, как соединяются элементарные единицы сенсорного опыта, выделяемые последователями Локка (Danziger, 1990, p. 339–344). Такое соединение, как считал Гартли и некоторые другие авторы, происходит благодаря схожести или временной близости идей, что формирует содержание сознания, а следовательно, и поведение. Однако, если посмотреть на труд Гартли в исторической перспективе, следует помнить, что в первую очередь он был вкладом в естественную теологию, в познание Бога через познание Его творения и в познание провиденциального мироустройства для гарантии нравственного и материального прогресса человечества.

Рассуждая о том, что он называл «ощущениями», присущими чувству осязания, Гартли в определенном смысле различал две модальности, хотя считал, что они нередко объединяются: ощущение, производимое сокращением мышц, и ощущение, происходящее от «давления». При сокращении мышц, писал он, «мы преодолеваем vis inertiӕ [силу инерции] собственных тел и тех, которые нам пришлось передвигать или останавливать», и таким образом нервные вибрации сообщают нам знание о материальных объектах (Hartley, 1967, vol. 1, p. 130)[48]. Он считал, что, если нервные вибрации, идущие от глаза к мозгу, все же могут быть сильнее вибраций от органов осязания, то вибрации, происходящие от давления, могут быть еще более значимыми. Именно испытываемое давление, которое вызвано сопротивлением к осязанию, полагал он, дает знание о важнейших свойствах материи, то есть знание о движении и качествах протяженности, весомости, непроницаемости. По мнению Гартли, зрение не столь надежный источник познания. Как и доктор Джонсон, он предоставлял познание реальности осязанию: «Мы называем осязание реальностью, а свет – тем, что представляет нам эту реальность» (Hartley, 1967, vol. 1, p. 138). Впоследствии главный пропагандист работ Гартли в Великобритании, теолог-радикал, натурфилософ и политический утопист Джозеф Пристли вновь повторил, что сопротивление – это то, «единственно на чем основано наше мнение о твердости или непроницаемости материи» (Priestley, 1777, p. 4). Далее я остановлюсь на том, как он полемически сделал это философским обоснованием материалистической теории познания, в которой понятие силы играло ключевую роль.

Младший современник Гартли женевский натуралист и философ Шарль Бонне также создал христианскую «психологию», возводя по знание к чувственному опыту, возникающему благодаря существованию нервных волокон. Его подход в рамках христианского учения был все-таки нетрадиционен. При том, что Бонне верил в бессмертие души, он утверждал, что ее невозможно постичь с помощью разума. Приняв эту точку зрения, он ощущал себя свободным от религиозных ограничений при рассуждении о духовном опыте чувствований (как мы его понимаем) и свободным для метафорического изображения того, как внешний мир материально контактирует с нашими нервными окончаниями. Каждое нервное волокно, писал он, предназначено для передачи определенного ощущения точно так же, как струны музыкального инструмента настроены, чтобы производить звук определенной высоты[49]. Даже если, как в случае со зрением, восприятие возникает не в результате ощущений контакта, отношения души с окружающим миром, предполагал Бонне, осуществляются именно через контакт. Подобной была система рассуждений Гартли. Утверждая, что чувственные процессы соотносятся с нервной системой, эти авторы трактовали сенсорные процессы в целом как формы осязания. Представление о познании «реального» в «эпоху чувствительности» основывалось на убеждении, что чувствительность зависит от контакта. Образный характер чувства, который определял представление о себе как о чувствительном человеке, не отстающем от моды, требовал многократного использования слов «трогательность», «трогательный», «трогательно». Осязание было наиболее прямым источником чувствительности.

Рассматривая, как тело с помощью нервов воздействует на душу, Бонне заметил, что «душа начинает чувствовать, что движет моей рукой, потому что рука воздействует на мозг»[50]. Филолог Жан Старобинский назвал эту фразу предвестником теории кинестезии. Я бы сказал, что она, скорее, иллюстрирует общий интеллектуальный контекст второй половины XVIII века в дискуссиях об отношении души к телу, о чувствительности и о принципах жизненной организации.

Труд Бонне был использован в статье общего характера «Психология», появившейся во втором швейцарском издании французской Энциклопедии. Однако в Энциклопедии была и отдельная статья «Осязание», и ее автор шевалье Луи де Жокур просто сообщал, что осязание отвечает за познание качеств тел – их формы, расстояния и движения.

Жокур также утверждал, не вдаваясь в детали, что «осязание – наиболее надежное из всех чувств, и именно оно исправляет остальные, результатом которых часто были бы лишь иллюзии, не приди осязание на помощь»[51]. Эпистемологический статус осязания как основного чувства в познании реальности был установлен со всей очевидностью. Дидро, главный редактор первого издания Энциклопедии, уже обозначил осязание как «чувство, которое должно устанавливать не только их [предметов] фигуры и другие свойства, но даже само наличие их» (Дидро, 1986, Т. 1, с. 307; см.: Riskin, 2002, ch. 2). Однако наиболее тщательный анализ чувственного опыта провел Кондильяк с целью заложить основы для действий души. Кондильяк, в отличие от Дидро, был христианским автором, хотя повлиявший на умонастроения общества разговор о языке и образовании, который он затеял, внес существенный вклад в секуляризацию взглядов. Последовавший вслед за публикацией его работы подробный анализ природы и компонентов осязания способствовал выделению чувства движения как принципиального для природы человека.