Аристотель о пяти чувствах

Само понятие «чувство» на редкость сложно: оно предполагает наличие органа, процесса, сознания и смысла. Способ обсуждения чувств и ощущений перекидывает мостик от описания явлений, имеющих каузальную природу и объективное материальное существование, к описанию психических явлений, для которых значимыми оказываются смысл и их субъективный характер. Целью этой главы будет раскрытие интеллектуальной картины, на фоне которой возможно выделение чувства (или чувств) движения как отдельного «чувства». В центре нашего повествования – эмпирический анализ познания в XVIII веке, последовавший за открытиями Джона Локка. Позднейшее разделение источников познания, произведенное Этьенном Бонно де Кондильяком в духе Локка, обеспечило основу для работы французских ученых, которые выделили чувство движения. Это мы рассмотрим в четвертой главе. Но начнем мы с Аристотеля, потому что все описания чувств в начале нового времени были связаны с дискуссиями, посвященными именно ему.

Со времен Аристотеля на Западе было принято включать осязание в набор из «пяти чувств». Поэтому казалось естественным называть новое обнаруженное или выявленное чувство, например чувство температуры или чувство движения, «шестым чувством». Фактически под ним понимались самые разные «чувства». В буддизме шестым чувством называется чувство осознания себя, а когда в XVIII веке французский ученый Анн Робер Жак Тюрго писал статьи для Энциклопедии, он именовал так чувство существования[34]. Другие западные авторы говорили о «телесном чувстве» вообще, имея в виду разного рода боли, физическое напряжение и удовольствие – иногда включая то, что связано с сексуальным желанием, – и туманное ощущение чего-то, что присуще собственному телу, относя его еще к одному чувству. Пожалуй, чаще всего под шестым чувством подразумевают интуицию или наличие сенсорной способности выходить за рамки обычных известных чувств. Точно так же в этом значении фраза употребляется в разговорном языке, когда речь идет о паранормальном или «экстрасенсорном» чувстве[35]. Эдгар Аллан По считал шестым то чувство, которое душа обретает после смерти, что делает возможным осознание протяженности во времени, но не проходящего времени (По, 2013, с. 722). Однажды и Ницше так назвал «чувство истории» XIX века (Ницше, 2012б, с. 147). После путешествия в Армению русский поэт Осип Мандельштам объявил, что он «в себе выработал шестое – „араратское“ чувство: чувство притяжения горой» (Мандельштам, 1990, с. 346). Однако, насколько мне известно, именно Чарльз Белл был первым из англоязычных авторов, кто около 1815 года назвал шестым мышечное чувство[36].

Таким образом, существуют самые разные варианты «шестых чувств», природа которых вовсе не очевидна. И в самом деле, в Средние века, говоря о «внутренних чувствах», имели в виду память и воображение, отсюда возникли такие фразы, как «чувство понимания». Вообще «чувство» – не очень ясная категория. Философы-аналитики поняли это и создали множество сочинений на тему: «Что такое чувство?» Если существует неформальная договоренность выделять пять определенных чувств, и в этом перечне считать осязание сравнимым с другими четырьмя, а потом по мере исследования добавлять к ним новые чувства, то действительно возникает большая вариативность в употреблении данного термина. Один из авторов, например, утверждает, что «разграничение, которое мы проводим между пятью разными чувствами, универсально», но тут же делает оговорку и ограничивает себя, согласившись с распространенной точкой зрения западных исследователей (Nudds, 2011, p. 311, note 1). Трудность состоит в том, как чувства находят свое воплощение и как «чувство» этого воплощения проявляется в перцепционном мире: «…чувство телесной ориентации, способностей и движений вносит свой вклад в общее восприятие» (Ratcliffe, 2008, p. 305; см. также: Gallagher, 2005).

Современный обиходный язык, в свою очередь, содержит обозначения огромного количества чувств – от «чувства равновесия» до «чувства страха» и «божественного чувства». Углубляя проблему, заметим, что слова «чувство» (англ. sense) и «ощущение» (англ. feeling) в своем значении иногда сходятся, а иногда различаются. Пожалуй, они сливаются, когда речь идет о чувстве или ощущении страдания или удовольствия[37]. Психолог Николас Уэйд был, несомненно, прав, утверждая, что «количество чувств всегда произвольно в зависимости от используемых критериев» (Wade, 2003, p. 199). Если это действительно так, представляется, что неплохо было бы начать все заново и взглянуть на историю не с точки зрения убежденности в существовании отдельных чувств, а с точки зрения нашего знания о том, что весь организм может представлять собой чувствующее тело. Но тогда «как нам индивидуализировать чувства»? (Hopkins, 2011, p. 261). Эта неясность как в определении, так и в количестве выделяемых чувств, может разрушить представление, распространенное в культурологии и истории культуры, будто какое-то одно чувство доминировало в том или ином историческом периоде. Например, очень часто западную культуру называют визуальной (демонстрирующей «окулоцентризм»). И это вызывает сомнения[38].

Несмотря на общепризнанность существования пяти чувств, всегда возникает оговорка, что осязание – это нечто иное. Все европейцы, обучавшиеся в университетах в начале нового времени, прекрасно знали, что писал Аристотель о чувстве осязания в своем трактате «О душе», важной составляющей студенческой латинской программы (см.: Vidal, 2011). Когда Аристотель перечислял пять чувств, он также отмечал, что осязание в определенном смысле несопоставимо с другими чувствами. Его первая мысль состояла в том, что «из чувств всем животным присуще прежде всего осязание» – утверждение, из которого следует, что без осязания животные будут просто лишены способности сохранять себя и оставаться живыми (Аристотель, 1976, с. 397)[39]. Но относительно других четырех чувств это утверждение неверно. Поэтому Аристотель, а вслед за ним и многие средневековые ученые считали правильным рассматривать осязание как примарное чувство, а другие чувства описывать как имеющие активно-пассивный характер и зависящие от движения, без которого невозможно осязание.

Далее Аристотель замечает, что качества осязания в высшей степени гетерогенны: «Осязание же различает много разного рода свойств» (Аристотель, 1976, с. 408; см.: Ratcliffe, 2012; Sheets-Johnstone, 2011, p. 84–90). То же самое утверждает и современный философ Мэтью Фулкерсон: «Человеческое осязание перестает казаться отдельной чувствительной модальностью (какими представляются зрение и слух) и больше похоже на мультисенсорную форму чувственного восприятия» (Fulkerson, 2014, p. 3)[40]. Современный способ описания осязания до сих пор остается на редкость богатым и использует лексику, передающую значение контакта, давления, тактильных свойств (грубости, шелковистости и пр.), температуры и вибрации. В психологии, когда заходит речь об осязании, язык ученых отличается не меньшим разнообразием: в одной статье было перечислено тринадцать различных видов афферентного стимула или передающейся по нервам информации от кисти руки к мозгу в момент контакта (Hsiao, Yoshioka, Johnson, 2003)[41]. Другие чувства также генерируют множество модальностей (например, мы слышим звук резкий или спокойный, громкий или тихий), но именно множественность восприятия осязания с наибольшей очевидностью приводит нас к вопросу, можно ли действительно определить чувственный орган. Для осязания трудности возрастают, ибо очевидно, что осязание не локализовано в каком-то одном органе: оно присутствует (в разной степени) на коже и внутри нее, есть также глубокое осязание – что-то вроде осязания внутри тела.

Аристотель также утверждал: «Мы все воспринимаем через среду, но при вкусовых и осязательных ощущениях она остается незамеченной» (Аристотель, 1976, с. 420). По Аристотелю, всем чувствам требуется среда (посредник) между объектом и органом чувства. По крайней мере, в одном месте он даже заходит так далеко, что предполагает наличие некой «перепонки» между кожей и осязаемым объектом, и в этом смысле ставит осязание в один ряд с другими чувствами. И всё-таки он ощущал необходимость признать в непосредственном осязании нечто особое. На протяжении столетий многие ученые (наиболее известен доктор Джонсон) предполагали, что осязание так явственно привносит в наше восприятие чувство реального, как этого не могут сделать другие чувства. Некоторые пошли еще дальше и решили, что вполне логично предположить следующее: если, как утверждает Аристотель, всем чувствам требуется некая среда, то их все нужно рассматривать как разновидности осязания. Аристотель и другие древние ученые, а за ними Фома Аквинский также связывали степень чуткости осязания с интеллектом (cм.: Heller-Roazen, 2007, p. 292–295). Задолго до XIX века эта связь стала неотъемлемой частью определения изысканности.

Описание пяти чувств, данное Аристотелем, привело, скорее, к целой традиции продолжительных дискуссий или критических комментариев, чем к единомыслию. Это особенно справедливо по отношению к тому, что ученые обсуждали как «общее чувство». Аристотель не называл его шестым, да и не мог этого сделать. Он предполагал наличие такого чувства, чтобы объяснить единство ощущения, достигаемого функционированием всех пяти чувств. Это единство демонстрирует, что все пять чувств разделяют между собой некое общее свойство – свойство, которое есть нечто большее, чем зрение, слух, вкус, обоняние и осязание. Эта общая способность, делающая возможным комплексное восприятие (если использовать современную терминологию), по мысли Аристотеля, есть само свойство чувствительности или aisthēsis (общее чувство). Для моих рассуждений очень важно, что Аристотель в своем трактате «О сне и бодрствовании» говорит, что общее чувство «оказывается по большей части одновременным с осязанием»[42]. Дэниел Хеллер-Роузен, авторитетный знаток истории общего чувства, видит в этом корни дискуссии о чувстве существования (экзистенции), растянувшейся на столетия и перешедшей в новое время в дискуссию о чувстве воплощенности[43]. Отсылки к осязанию занимают особое место при разговоре о чувстве живого существования, разговоре о том, что значит быть живым. Хеллер-Роузен говорит об общем чувстве, играя мыслью, что сам факт осязания является признаком жизни:

Посредством общего чувства, такого близкого осязанию, животные и люди ощущают жизнь, и это чувство есть чувство чувства. Движение, добавлю я, воспринималось как его признак.

Осязание и первичные качества

В этом разделе перейдем от наследия Аристотеля к рассуждениям о чувствах, имевшим место в XVIII веке. Новая наука в значительной мере повлияла на форму и направление дискуссий. Влияние общего характера выразилось в приверженности к эмпирическим и экспериментальным методам, а также в содержательной стороне науки. Особенное воздействие прослеживается через работы Локка – воздействие, которое трудно переоценить. В результате – и это крайне важно для истории исследования чувства движения – стало принято относить осязание к первичным чувствам. В ходе анализа этой первичности чувство движения было выделено как категория.

Мощное переосмысление, ассоциируемое с трудами таких авторов классической механики, как Галилей и Ньютон, а также с корпускулярными теориями Гассенди и Гоббса, привело к пониманию физического мира как непроницаемой, состоящий из частиц материи, которая обладает свойствами протяженности, расположения и подвижности. Натурфилософы полагали, что эти определяемые количественно свойства и характеристики составляют первичные качества, реальные качества того, что является сущностью физического мира. Соответственно, они называли цвет, мягкость, запах, температуру и другие качественные характеристики, воспринимаемые человеком, вторичными качествами. Они полагали, что эти свойства являются результатом восприятия материи сознанием, но не присущи самой материи. Такое разделение бытия не было только что открыто, но новая наука по-новому его осветила. Одновременно получило большую весомость положению о том, что осязание, которое, судя по всему, есть чувство, напрямую обеспечивающее познание первичных качеств, является также и чувством принципиально важным для определения того, что реально существует. Таким образом, ученые полагали, что для понимания источников познания требуется тщательный анализ всех чувств и особое внимание к эпистемологической роли осязания.

Существовала богатая традиция трактовки осязания, к примеру, в живописи, при изображении «аллегорий» разных чувств, естественно, включавшие и репрезентацию осязания. Метафоры, связанные с этим чувством, были чрезвычайно распространены. Например, в пьесе Шекспира «Макбет» леди Макдуф говорит о «прикосновении естества» (англ. natural touch), которого не хватает струсившему и бросившему ее на произвол судьбы мужу (Шекспир, «Макбет», 4.1). Британский целитель периода Реставрации Валентайн Грейтрейкс, которого иногда считали шарлатаном, имел прозвище «строкер» (англ. stroker), то есть «гладящий», он лечил наложением рук и молитвой, что напоминает нам о вере в исцеляющее прикосновение короля, способное излечить скрофулез (или туберкулезный шейный лимфаденит) (Bloch, 1973; Elmer, 2013). Поэтическое описание главенствующей роли осязания в познании физического мира также имеет давнюю историю. Наиболее известное античное произведение, связанное с этой темой, – философская поэма Лукреция «О природе вещей» была заново открыта в Западной Европе в начале XV века. Автор связывает осязание с чувствующим телом, и это признается аргументом в пользу материализма.

Лукреций, однако, не считал осязание основным источником познания, поскольку полагал, что у каждого чувства свое назначение. Ни один христианин не мог принять выводы Лукреция, и философы XVII века, вновь обратившиеся к теориям корпускулярной природы материи, благоразумно от него дистанцировались. Несколько позже, в конце XVII века, Локк, считая, что физический мир материален и состоит из частиц (или корпускул), утверждал, что познание мира происходит главным образом благодаря осязанию.