— Вы ведь не велели ему убивать.

— Нет. Он даже не говорил, что собирается это сделать.

— Почему бы вам не пропустить хороший стаканчик? И почему вы не сядете? — тягучий, гортанный голос Оуэна вернул Гая в гостиничный номер. Голос походил на безобразную глыбу, крепко вросшую в пересохший грунт.

Гай не хотел садиться и не хотел пить. В купе у Бруно он пил точно такое виски. Это был конец — а Гай не хотел, чтобы конец смыкался с началом. Он чуть пригубил виски с водою, который налил себе лишь из приличия. Когда он повернулся, Оуэн подливал себе еще — и продолжал подливать, словно показывая, что вовсе не собирался делать это за его спиною.

— Ну, хорошо, — протянул Оуэн, — если, вы говорите, этот тип был чокнутый… Так ведь и суд в конце концов решил, что тут псих поработал, а?

— Да.

— То есть, конечно, я понимаю, как вам пришлось погодя, но если, как я понял, тут были одни только разговоры, не знаю, почему вы должны так сильно себя корить.

Гай смотрел на него, не смея поверить. Неужели это все, что он может сказать? Или он просто не уяснил себе до конца?

— Но послушайте…

— А когда вам все стало ясно? — карие глаза Оуэна как-то потускнели.

— Месяца через три после того, как это случилось. Но послушайте, если бы не я, Мириам сейчас была бы жива. — Оуэн снова потянулся к стакану. Гай прямо чувствовал вкус тошнотворной смеси кока-колы и виски на крупных губах Оуэна. Что Оуэн сделает в следующую минуту? Вскочит на ноги, отшвырнет стакан, свернет ему шею, как Бруно — Мириам? Он даже не мог представить себе, чтобы Оуэн спокойно остался в кресле, но секунды шли, а тот не двигался.

— Послушайте, я должен был рассказать вам, — настаивал Гай. — Я думал, вы — единственный человек, которому я причинил зло, единственный, кто из-за меня страдал. Ведь у нее был ребенок от вас. Вы собирались на ней жениться. Вы любили ее. Вы…

— Ах, черт, да не любил я ее! — Оуэн взглянул на Гая с тем же выражением.

Гай в изумлении уставился на него. Не любил ее, не любил, звучало в ушах. Он мысленно обратился вспять, пытаясь заново построить уравнение, которое больше не сходилось.

— Не любили ее? — тихо переспросил он.

— Нет. Ну, то есть не так, как вы, сдается мне, это себе представляете. Я, понятно, не желал ей смерти — само собой, все бы сделал, чтобы она осталась жива, — и все же рад был, что жениться на ней не надо. Это она женитьбы добивалась. Поэтому и завела ребенка. От мужчины, я бы сказал, тут мало что зависит. Правда ведь, а? — Оуэн глядел на него с пьяным глубокомыслием, дожидаясь ответа, и четкий изгиб его крупного рта был такой же, как на следствии, и Оуэн так же ждал, что скажет Гай, как расценит его обращение с Мириам.

Гай нетерпеливо махнул рукой и отвернулся. Уравнение не сходилось. Не было во всем этом никакого смысла — одна горькая насмешка. Не было для него никакой причины торчать сейчас здесь — одна лишь насмешка над самим собою. Не было никакой причины обливаться потом, жестоко терзать себя в этом гостиничном номере ради чужого, равнодушного человека — одна лишь насмешка, горькая насмешка.

— Так как вы думаете, а? — не отставал Оуэн, протягивая руку за бутылкой, что стояла рядом на столике.

Гай не мог выдавить из себя ни единого слова. Горячий, нерассуждающий гнев поднимался в нем. Он ослабил узел галстука, расстегнул рубашку и взглянул на открытое окно, ища коробку кондиционера.

Оуэн пожал плечами. Он, казалось, не чувствовал жары в своей открытой рубашке и расстегнутой кожаной куртке. Гаю вдруг безумно захотелось вцепиться в горло Оуэну, избить его, распластать — все, что угодно, лишь бы он не сидел вот так, удобно развалясь, довольный собою.