Следующего раза уже не было. В 1971 году Твардовского не стало.

К моему величайшему сожалению, прав оказался Твардовский, предвидя, что его скоро забудут. По-моему, даже его юбилеи отмечают теперь… в Смоленске.

В ХХI веке с почтением вспоминают кого ни попадя, только не Твардовского. Без конца вспоминают Галича, советского драматурга средней руки и большого барина, который, впав в немилость как еврей, сочинил несколько сатирических песен. До недавнего времени вспоминали Померанца, назвавшего самого себя гадким утенком. Однако, как известно, гадкий утенок превратился в гордого лебедя — Померанц же отнюдь не стал лебедем. Он стал всего лишь пародией на инакомыслящего. Занимался всю жизнь самовосхвалением или, скорее, раздуванием самого себя. Часто писал всякий вздор — то о восточном религиозном нигилизме, то о «Выходе из транса», ну и, конечно, о модном Достоевском. И еще черт его знает о чем. Собирал на посиделках дураков и дурочек типа собственной жены Миркиной и морочил им головы. А после его смерти этим же занялась и сама Миркина.

Как ни странно, супругов и по сей день не забыли. Забыли только Твардовского.

Однако вернусь к Бёллю. Сейчас мне кажется, что Бёлль прислал мне свой новый роман «Групповой портрет с дамой» в пик нашего взаимного непонимания. Прислал еще в гранках. А поскольку в романе шла речь о плетении кладбищенских венков, добавил к гранкам специальные брошюры — инструкции по изготовлению этих самых венков.

Впрочем, приехав в Москву, сказал, что роман наверняка не удастся напечатать в СССР. Да и я сразу поняла: «Групповой портрет» невозможно будет у нас «пробить». Ведь в нем говорилось, что советский человек, боец Красной армии, и немецкая девушка Лени в разгар войны полюбили друг друга. Более того, когда война закончилась, Борис остался навеки на берегах Рейна (сиречь, в Западной Германии, будущей ФРГ) — остался навеки в капиталистической стране, бросив свою социалистическую Родину.

И еще мне сразу бросились в глаза множество русских вкраплений, довольно-таки смешных мелочей, которые показывали, как плохо понимал Бёлль жизнь советских граждан, в том числе в годы войны.

При всем этом захотелось увидеть «Групповой портрет» на русском. Ведь в романе было так много замечательных страниц…

Потихоньку я зачем-то начала переводить «Групповой портрет». Вдобавок ко всему этот роман был чрезвычайно объемной книгой, хотя Бёлль считался мастером короткого рассказа…

Не скрою, кое-какие необходимые купюры я сразу сделала. Намеренно, недрогнувшей рукой выбросила фразы, кусочки фраз, которые казались мне совершенно нелепыми. К примеру, о том, что отец Бориса — видный кагэбэшник — из гигиенических соображений отрезал у своего сына крайнюю плоть. Но в военные годы эту плоть опять приделал, дабы немцы не подумали, что Борис — еврей. Этим дело с членом Бориса не ограничилось: когда Борис приближался к Лени во время плетения венков, привязанная плоть норовила отвалиться.

Всех этих перипетий Борисова члена я, как сказано выше, просто не стала переводить — так же как и многих совершенно нелепых рассуждений о Борисовом отце, гэбэшнике. Этот кристально чистый гэбэшник, будто бы был арестован, но потом отпущен на все четыре стороны и жил припеваючи. И, когда надо было, связывался со своими прежними друзьями… в нацистской Германии. А эти друзья-нацисты следили уже за тем, чтобы сыну гэбэшника, военнопленному Борису, обеспечить более-менее сносную жизнь в фашистском рейхе.

Таких явных ляпов в романе было не счесть. И я их безжалостно вымарывала — не переводила вовсе. Ну а потом, закончив работу — не умела я бросать что-либо на полпути, — стала думать, где бы его опубликовать.

Почему я не чувствовала себя виноватой за эти свои многочисленные купюры? Наверное, я нахалка, но мне казалось, что основной посыл автора романа я донесла — и донесла именно потому, что убрала глупые вкрапления, детали, касающиеся советского строя, написанные явно с чужих слов.

На мой взгляд, суть романа «Групповой портрет» заключалась как раз в том, что истинные чувства, в данном случае любовь (плотская любовь), куда выше, нежели установки, записанные в уставах армий тоталитарных государств и в, так сказать, «моральный кодекс» этих государств.

Выше даже, чем патриотизм, так воспеваемый у нас и сейчас.

Мне кажется, что человек из одной страны, пусть даже континента, из одного строя, пусть даже тоталитарного, может быть счастливым и на земле страны другого континента, другой страны и никто не в праве его за это осуждать.

В данном случае Борис, родившййся на берегах, допустим, подмосковной Клязьмы, мог бы жить счастливо и читать своих сладчайших немецких поэтов и на берегах Рейна.

И еще, я не выкинула ни полслова из повествовании Бёлля о святой монахине-еврейке — о том, как на снегу по воле этой монахини расцветали розы.

Закончив свой перевод, я начала думать, где бы его все же опубликовать.

Издательство «ИЛ» «Групповой портрет» не брало. «Новый мир» то брал, то не брал: Твардовский уже умер, и «Новый мир» был далеко не тот, что прежде. Впрочем, главные редакторы журнала были все же разные и часто менялись. Напечатать роман решился порядочный В. Косолапов.