Скоро вновь будет темно. Так много темноты и так мало света. Я подвела машину Гвен к своему дому, припарковала ее возле калитки и вошла в дверь. Дом был такой пустой, такой безмолвный и неприветливый. Я бродила из комнаты в комнату, брала первые попадавшиеся мне предметы и снова откладывала их, вела пальцем по полкам, собирая пыль. Пожалуй, мне стоило бы переехать. После возвращения оттуда, куда я собралась. А этот дом выставить на продажу.

Наконец я остановилась в выстуженной гостиной. Задернула шторы. Решила развести огонь в камине, чтобы согреться. В корзине еще была растопка и несколько обрывков бумаги. Мы подкладывали в эту корзину ненужные конверты, письма, листовки. Грег часто говорил о кражах персональных данных и заявлял, что уж лучше сжигать бумаги, чем измельчать их в шредере.

Я принесла из мастерской пакет угля и взялась за работу, хотя раньше мне редко случалось растапливать камин — эту задачу всегда брал на себя Грег. Я готовила еду, он разводил огонь. Разложив растопку на решетке, я продолжала сооружать из нее подобие вигвама, затем чиркнула спичкой и поднесла ее к одному из бумажных листочков. Он быстро вспыхнул, уютное тепло овеяло мое лицо.

Скрестив ноги по-турецки, я уселась перед огнем и начала подкладывать в него мелкие клочки бумаги, наблюдая, как он пожирает их. Некоторые скомканные листочки я разворачивала и читала. Даже статьи из газет шестимесячной давности кажутся интересными, если просматриваешь их перед тем, как сжечь. Но чаще попадались использованные конверты и письма, в которых предлагали кредиты или сообщали, что мы победили в очередном конкурсе. Мне вдруг пришло в голову, что это последние следы повседневной жизни Грега из всех оставшихся дома; все мы ежедневно имеем дело с мусором. Я уже собиралась бросить в огонь очередной бумажный комок, когда что-то в нем привлекло мое внимание. Это был обрывок рукописного текста, нацарапанного наспех, но выглядел он знакомо, и я не сразу поняла почему. Развернув лист бумаги, я расправила его на колене.

Это письмо было напечатано на офисном бланке «Бухгалтерской компании Формана и Маннинга», поверх текста шли знакомые размашистые строчки: «Я позвоню тебе по этому поводу. Милена Ливингстоун». А пониже шапки бланка другими чернилами было выведено имя. «Марджори Саттон, Марджори Саттон, Марджори Саттон» — около двадцати подписей, доходивших до нижнего края листа.

Я взяла смятый лист обеими руками, уставившись на него. Что это значит? Приписка сделана почерком Милены. В этом нет ни малейшего сомнения. За несколько дней у нее в офисе я успела изучить ее почерк как свой собственный. Ее почерк — на официальном бланке компании Грега. Вот оно, доказательство их связи, которое я так долго искала. Оно наконец было найдено, но окончательно запутало меня. Почему на нем повторяется имя Марджори Саттон? При чем тут она?

Я напрягла память. Задумалась старательно, до головной боли. Перевела взгляд на одну из газет, лежавших в корзине. Газета была от того же числа, когда погиб Грег. Да, так и есть. Это те самые бумажки и прочий хлам, который я сложила в корзину, наводя порядок в доме — перед тем как в дверь постучали и моя жизнь изменилась навсегда.

Разыскав номер Марджори Саттон, я позвонила ей. Она явно растерялась, услышав мой голос, и сразу заявила, что уже рассказала мне все, что могла вспомнить.