написаны о юном эдвардианце, пришедшем в ужас, узнав, что он гомосексуалист. Теперь касаемо сего я имею полное право подредактировать литературную историю. Строки эти повествуют о едва перевалившем за средний возраст малом, однажды утром пришедшем в ужас, узнав, что «пастис» чересчур крепко бьет ему в голову. Это, изволите ли видеть, не обычное светское похмелье — это казнь египетская с приправой из «черной смерти». Совершенно явно неизлечимая. Я тронул колокольчик.

— Джок, — замогильно произнес я. — Будь любезен, принеси мне чайник чаю — думаю, «лапсанг сушонг типс»[156] — и заряженный револьвер. Мне этой войны не искупить: я предполагаю забрать ее с собою на тот свет, только сперва желаю отстрелить себе макушку. У меня нет намерения проводить вечность с макушкой в ее нынешнем состоянии.

Он принялся незаметно ускользать.

— О, и еще, Джок, — добавил я. — Когда принесешь чайный поднос, заклинаю тебя — не позволяй ложечке либо иному предмету сервировки дребезжать о револьвер.

— Ну, мистер Чарли. — Не оттенок ли презренья в его голосе?

Я лежал, прислушиваясь к угрюмому, рваному бою сердца, приливному шороху и хлюпанью печени и генерал-басу[157], звучавшему на задворках черепа. От кухни до меня доплыл серебристый смех — как Иоанна только может смеяться в такое время? она должна стоять на коленях у моего одра, обещая вечно хранить святую память обо мне.

В нескольких шагах от моего ложа располагалось окно; в одном его углу плел свою паутину прилежный паучок. Он мастерил ее внутри двойного стекления — в жизни я никогда не видел ничего более достойного сожаления; зрелище это навело меня на мысли обо мне. Осмелюсь сказать, я-таки пролил слезинку-другую. Вступи в тот момент в мои покои умелый иезуит, он уловил бы мою душу без единого выстрела.

Но в действительности в мои покои вступил чай, несомый Джоком с минимальнейшим дребезгом. С определенной трудностью я принял позицию, из коей мог этот чай потягивать; мои нижние пределы то и дело соскальзывали по шелковым простыням. (Как же томилась душа моя по неизысканному происхождению, чтоб можно было почивать на щедром ирландском белье — но, увы, чин влечет за собой не одни привилегии, а еще и обязанности.)

Не стану утверждать, что первые же глотки оживили меня, ибо мне всегда была дорога истина, однако же факт остается фактом: они мне позволили не отвергнуть сразу умозрительную возможность еще хоть ненадолго задержаться в сей юдоли слез.

— Джок, — строго вымолвил я, — я отчетливо слышу смех миссис Маккабрей. Изволь объяснить мне это, насколько ты к сему способен.

— Не могу сказать, мистер Чарли. Они завтракают с вотцом Тичборном, и, похоже, им это нравится так, что сил нет.