– Вам даже то, что я говорю, не понять…
А как доходило до «Если прибудет друг издалека, как радоваться этому?», то ученики думали, будто Конфуций радуется, потому что из далеких мест приехал его приятель.
– Ну где радуется-то? – возмущался старина Ван. – Как раз наоборот, священномудрый печалится: нет у него близких друзей рядом, не с кем поговорить. Именно поэтому приехавший из дальних мест человек становится другом; да и друг ли это – еще неизвестно. Может, завернет за угол и начнет браниться…
Ученики хором говорили, что этот Конфуций ненормальный, а старина Ван от разрывающей сердце печали пускал слезу. Поскольку обе стороны не понимали друг друга, ученики постоянно менялись, текучесть была высокая: восемь сёл на десять
Помимо преподавания у старины Вана была еще одна страсть. Два раза каждый месяц, по лунному календарю пятнадцатого и тридцатого числа, в полуденный час, он любил отправляться бродить пешком куда глаза глядят, большими шагами и никуда не сворачивая. Если кого-нибудь видел, то даже не здоровался. Иногда по дороге, а иногда и просто по полям. На пустырях, где и тропинок-то нет, сам прокладывал себе путь. Летом и зимой ходил так, что вся голова была мокрая от пота. Все думали сначала, что он просто гуляет, но это продолжалось из месяца в месяц, год за годом одним и тем же образом, то есть явно не просто так. Пятнадцатого и тридцатого, если вдруг дул сильный ветер, лил дождь и нельзя было идти, то от напряжения у Вана на голове вздувались вены. Хозяин, старый Фань, сначала не обращал внимания на эти его прогулки, но, когда так продолжалось уже несколько лет, насторожился. Однажды в середине дня старый Фань вернулся после объезда сёл, где собирал арендную плату, а старина Ван как раз накинул куртку и собирался выходить, так что они столкнулись у ворот. Старый Фань соскочил с коня, вспомнил, что сегодня пятнадцатое число по лунному календарю и старина Ван опять идет бродить, и спросил у него:
– Уважаемый Ван, ваши прогулки год за годом – что это, в конце концов, такое?
Старина Ван отвечал:
– Хозяин, не могу тебе сказать, объяснить не получится.
Раз не получится объяснить, так старый Фань и не стал больше спрашивать. В этот год на праздник Дуаньуцзе[65] старый Фань угощал старину Вана; ели они, ели – и снова всплыло старое дело, снова зашел разговор о его хождениях. Старина Ван много выпил, лег на угол стола и, плача, сказал:
– Всё только об одном человеке и думаю. За полмесяца накопится, так что в голове туман, хожу, разгоняю, тогда лучше становится.
В этот раз старый Фань понял, спросил:
– О живом или умершем? Может, о папаше? Нелегко тогда ему было отправить тебя учиться…
Старина Ван, продолжая плакать, помотал головой:
– Нет, не про него. Про него – так я бы не ходил.
– Если живой человек, то найди того, о ком думаешь, – и делу конец, – посоветовал старый Фань.
Старина Ван всё мотал головой:
– Не найти, никак не найти! Я тогда чуть жизни не лишился из-за того, что искал…
Старый Фань внутри вздрогнул, больше не спрашивал, только сказал:
– Беспокоюсь я: как время к вечеру, в пустынных местах ведь нечисто – не натолкнуться бы на что неожиданное…
Старина Ван низко опустил голову и пробормотал: