– Иду по течению, не разбираю, далеко ли, близко ли…[66]

И еще сказал:

– Встретиться с нечистым я не боюсь, если оно с собой поведет, так и пойду.

Ясно было, что напился пьян; старый Фань хмыкнул и ничего больше не сказал. Однако старина Ван тоже не впустую ходил: всё, что проходил, он помнил, и еще шаги считал. Например, спросят: от поселка до той лавчонки сколько будет? А он говорит: тысяча восемьсот два шага. А от поселка до усадьбы семьи Ху сколько? Он в ответ: шестнадцать тысяч и тридцать шесть шагов. От поселка до Фэнбяньцзао сколько? – Сто двадцать четыре тысячи и двадцать два шага…

Жену старины Вана звали Иньпин. Иньпин была неграмотной, но вместе со стариной Ваном вовсю занималась частной школой – каждый день считала студентов по головам, раздавала кисточки-тушь-бумагу. Старина Ван был косноязычный, а Иньпин умела говорить очень хорошо. Правда, она не толковала о науке, а пересказывала все соседские сплетни и новости. В классе ей не сиделось – как только старина Ван начинал урок, она тут же выходила и шла по соседкам, а там язык ее летел впереди ветра – молол обо всём, что в голову приходило. Через два месяца после появления ее в поселке она успела обсудить всех местных, а через три месяца половина поселка на нее обижалась. Люди обращались к старине Вану:

– Уважаемый Ван, ты ведь ученый человек… А твоя жена рот не закрывает, ты бы объяснил ей!

Старина Ван только вздыхал:

– Если человек говорит всерьез, то можно объяснить ему, в чем он ошибается; а когда говорят одну чушь, как тут объяснишь?

Так что пришлось округе не обращать на Иньпин внимания, пусть себе болтает. В доме Иньпин постоянно что-то говорила; старина Ван не слушал и не отвечал. Каждый занимался своими делами. Иньпин мало того что любила болтать и быть в гуще событий, но больше всего ей нравилось что-то выгадывать для себя за счет других. Получится – очень хорошо, а если не удавалось – ей казалось, что она что-то упустила. Пройдется по рынку, купит себе лука – и обязательно прихватит пару головок чеснока; покупает ткани пару чи[67] – ухватит еще и моток-другой ниток. Летом и зимой она еще любила «подбирать колоски». Колоски подбирают там, где уже скошено, но когда она шла мимо еще не скошенного поля, то на ходу сгребала колосья обеими горстями, обрывала и засовывала себе в штаны. Ближе всего к южным воротам школы было хозяйское поле, поэтому она больше всего обрывала с хозяйских, старого Фаня, посевов. Как-то раз старый Фань пошел проведать скотину в новом загоне на заднем дворе. С ним был его управляющий, уважаемый Цзи, и тот посреди ослов и лошадей сказал:

– Хозяин, прогони старину Вана.

– Почему? – удивился Фань.

– То, что он рассказывает, дети не понимают.

– Учатся как раз тогда, когда не понимают, – старый Фань пожал плечами. – Когда всё понятно – чему учить?

– Да не в Ване дело.

– А в чем?

– В его бабе. Она посевы обрывает, это воровство.

Старый Фань махнул рукой:

– Так бабы же. У них всё не как у людей.

И еще сказал:

– Ворует, говоришь? Ну и пусть – у меня земли пятьдесят цинов[68], что, одного вора не прокормим?