Егоров. Лечиться ездил и я и выполнял задания партии по известным вопросам. Вот это приобщение к западноевропейской культуре, оно давало некоторый преферанс, предпочтение этим лицам в области новых установок, в области сопоставления и т.д. Отсюда началась полоса некоторых новшеств. И, однако, это оказывается полоса не только знакомства с Европой, а установления определенных связей с германским рейхсвером. Это совершенно очевидно. Уборевич, связавшись с германским рейхсвером и узнав от него об организации начальника вооружения, провел должность начальника вооружения и работал на ней».

Далее Егоров предпочел обойти стороной тему, почему Генштаб не видел показушные маневры 1935 г., он лишь сказал, что людям там доверяли, про контроль видимо забыли. Затем он стал нападать на предыдущих ораторов и этот отрывок стоит привести:

«Егоров. И нечего скрывать, товарищ Григорий Иванович Кулик, что на последнем Военном совете в кулуарах, после речи Тухачевского о боевой подготовке, вы говорили: «гениальная речь!» (Общий смех.) А тут об этом умалчиваете. Нужно иметь смелость большевика, Григорий Иванович, чтобы называть вещи своими именами. Вот сидит Щаденко, он может подтвердить.

Еще хочу сказать Тюленеву. Вы сидите и качаете головой, когда кто-нибудь говорит о том, что было; а я вас спрашиваю: почему вы говорили то же самое? Мы с вами раза три-четыре встречались вместе с Тухачевским, выпивали…

Тюленев. Один раз только.

Егоров. Какой там один раз! Разве вы не говорили о гениальном руководстве погашением Тамбовского восстания? (Общий смех.) Правильно ведь это, я не зря говорю. Эти отдельные моменты и создавали ореол вокруг Тухачевского.

А Мерецков! Вот вы говорите о вашей гордости, об испанских событиях, партия никогда не отнимет у вас этого. Но где вы были на протяжении ряда лет вашей работы с Уборевичем? Будучи начальником штаба округа, по службе в Генеральном штабе, подчиненный мне, вы ни разу не были у меня по этому поводу.

Ворошилов. А вы его ни разу не вызывали.

Егоров. Я вызывал. Я говорю, что он не был у меня, так сказать, в партийном порядке.

Мерецков. Я к вам не один раз являлся. А что я вам сказал про Гамарника? Документ имеется.

Егоров. Документ есть. Но я – не бюрократ. Ко мне приходит масса людей. Я не раз говорил, что у меня не проходной двор. Вы даже не предупреждаете, а прямо приходите в секретариат, и мне докладывают, что пришел такой-то командующий. Я не могу отказать – скажут: «бюрократ», – и я всех обязан принимать. Я беру на себя ответственность, может быть, я вас не принял, но утверждаю, что вы лично ко мне ни разу не обращались, за исключением официального вызова. Только один раз вы пришли и заявили о том, что обстановка работы на Дальнем Востоке тяжелая. Это было после вашей телеграммы, которую подписали вы, Лапин и Сангурский, о невозможности дальше работать с Василием Константиновичем.

Мерецков. Такой телеграммы я не подписывал.

Блюхер. Я этого не знал.

Егоров. Есть ваша подпись. Найдем, не беспокойтесь!

Голос с места. Мерецков, верно это, что игнорировали мы Александра Ильича, и я сказал ему об этом прямо в глаза.

Егоров. Вы сказали о том, что сложились невыносимые условия работы. Я говорю: «Действительно, это положение нетерпимое, когда командующий не принимает по месяцам». Я говорил т. Сталину и в Политбюро относительно Василия Константиновича. Здесь говорят, будто я был за снятие Василия Константиновича.

Сталин. Все вы были за снятие.

Егоров. Я не был за снятие.

Ворошилов. Не за снятие, так за замену. (Общий смех.)

Егоров. Нет. Я говорил, что Василию Константиновичу нужно полечиться. (Общий смех.) Но, товарищи, я в простоте души это сказал, я сюда не вкладывал какого-то общего потока преднамеренных данных всех этих подлецов.