(Центр. Партархив ИМЛ, ф. 17, оп. 2, д. 612.)

От Морзо все отшатнулись. На заводском новогоднем банкете Побережский заставлял Морзо снова и снова читать телеграмму Сталина. В общей сложности Морзо пришлось ее прочесть раз семь-восемь. А когда они остались одни, Побережский начал его ругать.»40

Несложно догадаться, что произошло. Морзо разоблачил на заводе право-троцкистскую банду, которую прикрывал и руководил Побережский. Его заявление в НКВД дошло до Сталина, но в интерпретации, которая защищала банду вредителей. Ежов интерпретировал все так, что выгородил банду предателей, изобразив Побережского «невинной жертвой травли» и Сталин поверил в эти выводы. Молотов тоже в это поверил. После его выступления с предложением выступила Мария Ульянова, оно заключалось в том, чтобы оглашать публичные списки тех, кому нельзя работать на транспорте. Та, самая Ульянова, сестра Ленина, которая в апреле 1929 г. открыто выступила против исключения лидеров правых из Политбюро, оказав им поддержку. Лазарь Каганович ответил ей, что предложение не соответствует духу Конституции, но он согласился, что списки людей, которым запрещено работать там, можно публиковать в прессе.

После этого повестка вредительства, занявшая несколько дней закончилась. Проведенные дни и часы имели огромное значение для борьбы с внутренним врагом. Сотни миллионов рублей убытков, тысячи загубленных жизней, замедление роста экономического и оборонного потенциала страны, таковы итоги вредительства право-троцкистских банд. Этому следовало положить конец и это в конечном счете было сделано, хотя надо признать, не до конца. Предстояла огромная, опасная работа, мало кто представлял тогда, кто скоро будет выявлен в качестве предателей.

Пленум ЦК вынес постановление «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов», где указал тщательней вести работу по выявлению вредителей, усилить контроль на транспорте, производстве, улучшить работу с кадрами. Затем объявили перерыв до вечера.

Туда, куда не проникал луч партийного света

Последняя повестка пленума ЦК касалась положению дел в НКВД, разбору дела антисоветской группы в органах. Сталину уже с августа 1936 г. было известно, что бывший нарком Генрих Ягода был правым и скорее всего, намеренно запустил борьбу с антисоветскими организациями. Но тогда еще даже близко не ясна была картина этого запущения, все центральное руководство НКВД, внешней разведке, а также почти все начальники в регионах и нацреспубликах были заговорщиками, правыми, троцкистами и шпионами. Ежов фактически возглавил эту антисоветскую организацию в органах и вот, ему предстояло сделать так, чтобы Политбюро ни о чем далее не знало. Чтобы это сделать Ежову и другим чекистам, которым еще доверяли, надо было кого-то принести в жертву, свалить все упущения, все преступления. Конечно же, речь в первую очередь шла о Ягоде и ближайшем его окружении. Тем не менее, Ягоду еще пытались защитить.

С докладом выступил нарком Николай Ежов, он не отрицал, что в органы проникли враги, но заявил, что 80% из них не имели отношения к аппарату ГУГБ. Таким образом, он отводил удар от места главного скопления право-троцкистов, ведь именно в ГУГБ засели самые опасные вредители, включая их штаб. Он рассказывал о проблемах работы, недочетах, рассказывал, как политическим заключенным в тюрьмах создавали тепличные условия, это в некоторых случаях делалось, чтобы они молчали и не давали показаний на других сообщников. Заключенные постоянно что-то требовали, устраивали театральные голодовки и им шли навстречу. Сталин поинтересовался, кому подчинялись тюрьмы и Ежов ответил, что бывшему секретно-политического отдела Молчанову. Эта цитата Ежова говорит об «ужасных» условиях в тюрьмах: « Настолько, товарищи, требования заключенных удовлетворялись, что до курьезов доходило. Заключенные в Челябинском политизоляторе играли в волейбол. Там, кстати сказать, были спортивные площадки, где они играли в волейбол, крокет, теннис. Так вот, они играли в волейбол, и когда мяч перескакивал через стену на другой двор или на улицу, дежурный, который стоял на посту, должен был бежать за мячом. Однажды дежурный отказался, тогда заключенные пожаловались в секретно-политический отдел и тут же получили распоряжение от помощника начальника секретно-политического отдела о том, что дежурный обязан мяч передавать».

Рассказав о плохом положении тюрем, он перешел на проблемы кадров. Он сказал, что в НКВД работало 699 предположительно бывших оппозиционеров, из них 329 в ГУГБ. Из этого числа 238 арестовали, причем 107 в ГУГБ. В основном речь шла о мелких фигурах, чья потеря никак сильно не вредила право-троцкиста в органах. В качестве примера Ежов привел Евгения Баланюка, бывшего начальникаТаганрогского ГО НКВД. Сталин уже видел ранее эту фамилию, там, в Таганроге была ячейка троцкистов-зиновьевцев, которую возглавлял первый секретарь горкома партии Степан Варданян, глава городского УНКВД Баланюк входил в его группу и прикрывал их деятельность. Более того, утверждалось, что Варданян фактически управлял местным отделом органов. Когда центр объявил борьбу с вредительством, эти двое просто симулировали деятельность, сам глава горкома говорил: «Все-таки приходится нам с Женей для приличия некоторых чудаков арестовывать, а кто с нами, тот не пропадет». Долго это не продолжалось, падение Варданяна произошло внезапно, чуть позже разоблачен был и Баланюк .41

Затем Ежов рассказывал, как органы «прозевали» возникновение подпольной польской организации в СССР, виноватыми оказались внедренные агенты польских спецслужб, которые дезинформировали ГУГБ о положении дел с польскими националистами, потому о растущей опасности знали мало. Ежов говорил про польских шпиков: «Внедрение польских агентов к нам в аппарат – это была установка Пилсудского. Он добивался этого внедрения своих людей в компартию Польши, которые затем перебрасывались по линии компартии Польши в Советский Союз и здесь уже попадали в органы НКВД. Производилось также внедрение польских агентов в сеть наших резидентур в Польше, в некоторых случаях устраивали провал резидентуры, их вызывали затем в Советский Союз, а здесь они становились к нам на работу. Таким образом, были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецевич, Ильиниш, Мазепа, братья Богуславские и др. Задача, которую они себе ставили, была следующая: вливать в нашу агентурную сеть агентов польского штаба, уничтожать материалы, разоблачающие деятельность польской разведки, смазывать дела по арестованным польским агентам. Они вели широкую дезинформацию и просто разлагали наших работников, сводя их с девочками и т. д., расхищали государственные средства».

Упомянутый Ежовым Сосновский был бывшим офицером по настоящей фамилии Добрижинский, причем он служил в втором отделе армии польского генштаба, который отвечал за внешнюю разведку. Добрижинский также служил Польской организации войсковой (ПОВ), был заброшен в Россию, где в 1920 г. разоблачен, как шпион, но его обещали не наказывать, если он согласится работать на НКВД СССР. Он якобы согласился, однако на самом деле оказалось, что это актив НКВД стал работать на Польшу. Арестовавший Сосновского Артур Артузов сам позже был разоблачен как агент разведки Польши, он встраивал польских шпионов в систему НКВД. Сосновский стал важной фигурой, по порядку: секретарем секретно-оперативного отделения ОГПУ, нач. контрразведки в БВО, по Центрально-Чернозёмной области, снова работал в центральном аппарате, зам. Начальника особого отдела НКВД. Это был пик его карьеры. Артузова Ежов пока не упоминал в докладе.

Далее Ежов объяснял, почему не удалось быстро вскрыть троцкистско-зиновьевские организации. Он признал, что органы провалили следственную работу, хотя имели зацепки для раскрытия групп врагов, он рассказал об деле троцкиста Л. Зафрана, который еще в 1932-33 гг. дал исчерпывающую информацию про банду троцкистов. Если бы его информацию использовали бы эту информацию, то заговор быстро вскрыли, Кирова можно было бы спасти. Но руководство НКВД прикрывая врагов проигнорировало эти сведения и отправило ценного свидетеля в заключение. Настоящих троцкистов, на которых он дал показание (Хрусталев и Зильберман) освободили, а Зафрана обвинили в «провокации». Ежов сказал, кто так сделал, это был Георгий Молчанов, тогда начальник Секретно-политического отдела ОГПУ, то есть главный политический следователь СССР. Он был таковым до ноября 1936 г., когда его сменил Владимир Курский. Когда Зафран бежал из лагерей и требовал признать его правоту, Молчанов снова пытался его посадить.

Ежов привел еще несколько случаев, когда Молчанов игнорировал поступавшие ему сведения о троцкистских группах и потенциальные материалы связи Радека с Троцким. Сталин сделал вывод: « Это уже не беспечность». Ежов далее рассказывал, как Молчанов пытался сорвать расследование против троцкистских групп, начавшееся в конце 1935 г. И, еще в мае 1936 г. Молчанов получал информацию о правых группах. Следователь Струмин напал на их след через арестованного правого Лугового, он принес материалы Молчанову, но тот в ответ запретил копать в сторону правых и отстранил Струмина от дела. Ежов после этого сказал: «Больше того, товарищи, как сейчас выяснилось на следствии, Молчанов был просто предателем в отношении проведения всех этих дел. Не только прикрывал все эти дела, но и информировал троцкистов об имеющихся на них материалах.»

В завершении Ежов говорил: «Является ли Молчанов, одиночкой-предателем? Я не хочу касаться здесь некоторых других сторон его деятельности, о которых продолжает вестись следствие, и ставлю здесь только этот вопрос – является ли он одиночкой? Я должен сказать, что мы имеем довольно тревожные факты из этой области, которые объясняются опять-таки вот этим совершенно не большевистским подходом о спасении чести своего мундира, своего ведомства. Можно ли было раньше вскрыть предателей внутри нашего аппарата? Безусловно можно было, если бы мы внимательно относились к людям, к их поведению, к тому, как они ведут дела, их проверяли бы, мы могли бы вскрыть. Разве нельзя было вскрыть Баланюка – начальника Таганрогского отделения НКВД? Этот Баланюк был членом троцкистской организации, был связан с небезызвестным секретарем Таганрогского горкома Варданяном, террористом и преступником, во время ареста спасал его буквально, позволил ему разорвать одно из писем, в котором прямо говорилось о террористической установке.