Пишет Вам советский гражданин Ефим Николаевич Сорокин. Возможно, вы уже слышали моё имя от тов. Ежова, хотя и очень в этом сомневаюсь. Не в его интересах предавать огласке моё дело. А между тем мне пришлось, спасая собственную жизнь, убить заместителя наркома внутренних дел СССР Фриновского и следователя Шляхмана. Уж об этом-то Вы наверняка слышали, хотя не знаю, как Вам всё это представили. У меня попросту не было другого выхода, либо я – либо они, а погибать ни за что у меня не имелось никакого желания.

Чтобы внести некоторую ясность, добавлю, что я родился в 1980 году. Это не ошибка, так оно и есть. Просто по невероятному стечению обстоятельств, прыгая с парашютом в 2017-м, я приземлился в 1937 году. Думал, что это какой-то розыгрыш, как так, игнорируя законы физики, человек может оказаться на 80 лет в прошлом? Но суровая действительность быстро привела меня в чувство. Меня арестовали, кинули в следственный изолятор Бутырской тюрьмы, а потом, так и не разобравшись, едва не расстреляли как иностранного шпиона. В последний момент нарком Ежов, познакомившись с моим делом, дал отбой и велел доставить меня к нему в кабинет. Узнав интересовавшие его вещи из недалёкого будущего, прежде всего касающиеся его самого, нарком, видимо, решил, что я потерял для него интерес, дал команду Фриновскому и Шляхману расстрелять меня в подвале Лубянки. Там мне пришлось использовать свои боевые навыки, так как в будущем я служил в спецназе, подразделении специального назначения, и убивать, в том числе голыми руками, было моей профессией. Уничтожив противника и переодевшись в форму Шляхмана, я покинул здание НКВД. Пока вынужден скрываться, но не теряю надежды встретиться с Вами с глазу на глаз. Мне есть что рассказать о ближайших событиях, которые Вас наверняка заинтересуют. Речь в том числе идёт о безопасности нашей страны, и, поверьте, это очень важно! Я, к сожалению, не могу оставить обратный адрес, тем более пока я на положении бездомного, да и не хочется рисковать. Если это письмо всё же дойдёт до адресата и Вы решите со мной встретиться, то прошу дать знать об этом до конца октября в газете „Правда". А именно опубликовать материал для любителей орнитологии под заголовком „Сорока-белобока и другие пернатые обитатели леса". После этого дайте распоряжение охране Спасских ворот, чтобы они провели к Вам человека, назвавшегося Ефимом Сорокиным. Когда объявлюсь, не могу точно сказать, но по прочтении статьи постараюсь не затягивать.

Наверняка, прежде чем оказаться у вас на столе, это письмо будет перлюстрировано. Возможно, даже скорее всего, его сочтут чьей-то шуткой или бредом умалишённого и отправят в утиль либо попробуют разыскать отправителя с мыслью примерно наказать. Но всё же надеюсь, что здравый смысл возобладает и нам удастся встретиться и обсудить будущее СССР, которому я со своими знаниями мог бы принести немало пользы».

Подпись, дата. На конверте, не мудрствуя лукаво, написал: «Москва. Кремль. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину лично в руки». Авось дойдёт.

Уже опустив письмо в почтовый ящик, задним числом подумал, что сотрудники НКВД, если им дадут соответствующую команду, могут вычислить местонахождение этого самого ящика. А раз он расположен на Курском вокзале, то у моих преследователей может появиться мысль, что именно с этого вокзала я куда-то и ломанулся, не исключено, что и куда подальше. Хотя бы в тот же Крым. М-да, ну что уж теперь кулаками махать после драки.

Дабы не терять время даром, до поезда мы смотались снова на Тишинку, где я купил потёртый вещмешок. С ним добрались до заброшенного дома, где я переодевался, там я забрал из тайника бритву и мыло, положив их в вещмешок. Туда же кинул трусы, не в кармане же их всё время таскать. Подумал было о револьвере, но решил всё же не рисковать.

– Всё, теперь на вокзал – и к твоей тётке в Крым, – подмигнул я Лёхе.

До отправления поезда оставалось полтора часа. Это время мы использовали с толком, затоварившись продуктами в магазинчике возле вокзала. Буханки хлеба, по четыре банки гречневой и перловой каши с тушёнкой на пару дней нам должно хватить. Оставалось около двадцати рублей. Честно говоря, я не знал, как мы будем экономить, ведь помимо пропитания нам предстояло ещё добираться от Симферополя до Судака. И вряд ли удастся сделать это бесплатно. О том, что мне ещё потом надо будет как-то выживать, я уже и не задумывался. Разве что жалел с запозданием, что не проверил карманы убитого мной Фриновского. Наверняка покойный имел при себе какую-никакую наличность. Можно было бы и часы с него снять, загнать после на толкучке… Нет, ну её на фиг, до такого уровня мародёрства я и сейчас не опустился бы.

Ещё за рубль, невзирая на возражения Лёхи, я в ближайшей парикмахерской попросил сбрить его русую шевелюру, разрешив оставить лишь намёк на чёлку. Вшей и гнид, как ни удивительно, пожилой мастер, обладатель развесистых усов, на голове парня не обнаружил. Ну ничего, для профилактики всё равно бритая голова лучше заросшей…

Пуская клубы пара, паровоз с красной звездой на выпуклой «морде» подтащил к перрону вереницу пассажирских вагонов. Спустя несколько минут объявили посадку. Нам предстояло загрузиться в «счастливый» тринадцатый вагон. Лёха, до последнего не веривший, что мы вот так просто возьмём и уедем в Крым, буквально цвёл от счастья. Меня же порадовало, что нам достались места не в проходе, а две нижние полки «купе» – одна против другой. Но в то же время кольнуло тревожное предчувствие: показалось, будто в толпе провожающих мелькнуло знакомое лицо. Тот ли это парень, что был с Лютым, или просто похож? Мелькнуло и исчезло, поселив в моём сердце сомнение.

Нашими соседями по вагону стала весёлая компания комсомольцев с гитарой, а по «купе» – семья военного, который, как позже выяснилось, был откомандирован к новому месту службы в Харьков. Семья его состояла из миловидной супруги и пацана, с виду ровесника моего Лёхи. Гляди ты, «моего»… Ну, по легенде он и есть мой сын, надеюсь, до конечного пункта ни у кого из посторонних вопросов по этому поводу не возникнет. Мы и с Лёшкой договорились, что он будет называть меня папкой, а я его сыном. И что он у меня один, о сёстрах пока придётся забыть.

Лёха и Серёга, как звали сына майора РККА, быстро нашли общий язык, и ещё не успели мы отъехать от Курской, как они принялись с воплями носиться по вагону. Майора величали Степаном Фёдоровичем Кузнецовым, а его молчаливую супругу – Вероникой. Сам он называл её Никой. Семейство военного занимало две верхние полки в нашем закутке и ещё одну верхнюю в проходе напротив. Билеты они купили после нас, поскольку буквально днём майору позвонили и приказали выезжать уже сегодня, а не через три дня, как они планировали. Будучи джентльменом, я тут же предложил Нике поменяться местами, та было замялась, но в итоге благодаря моей настойчивости обмен состоялся.

За окном замелькали деревянные дома окраины Москвы. Обладатель двух золотых галунов в красных петлицах распоясался, впрочем держа возле себя портупею с кобурой, и из чемодана выставил на стол полулитровую бутыль с самодельной пробкой и чуть замутнённым содержимым. Следом на столике появились съестные припасы в виде стандартного дорожного набора: жареная курица, варёные яйца, огурцы и помидоры, похоже позднего сбора, перья лука, соль и хлеб. Я было дёрнулся выставить с внутренним вздохом пару банок каши с тушёнкой, но майор махнул рукой:

– Не надо, уберите, Василий Матвеевич, вам ещё пригодится. Мы не последнее выставляем. Ну что, за знакомство? – улыбаясь, предложил он.

В общем, до самых сумерек просидели, майорская жена тоже пригубила вполне неплохого самогона от какой-то тёти Клавы. Пацаны, чуть перекусив, отправились слушать, как комсомольцы, отправившиеся на Украину с какой-то агитационной миссией, распевают песни под уже порядком расстроенную гитару.

– А вы, значит, в Судак путь держите? – спросил майор, смачно хрумкая огурцом.

– Туда, к родне в гости. На работе отпуск дали, вот решили в бархатный сезон к морю съездить.

– А жена что?

Я тяжело вздохнул, с грустью глядя в стол:

– Нет её, в прошлом году схоронили.