Добираюсь туда, где ботинки стоят на месте. На тротуаре собралась толпа. Волей-неволей поднимаю голову, чтобы пробраться сквозь нее, и тут вижу, почему она собралась. На экране информации над торговым центром мигают буквы: «СРОЧНО! ЭКСТРЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ!» Потом: «ВСЕМ НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ ЛОНДОН. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О ПРИРОДНОМ КАТАКЛИЗМЕ. СРОЧНАЯ ЭВАКУАЦИЯ ИЗ ЛОНДОНА».
— Господи, у него получилось!
Мне хочется вскинуть кулак в небо, но вместо этого я рассматриваю толпу. Все ошарашены. Всем страшно.
Тут в кармане у меня жужжит телефон. Эсэмэска. Смотрю — там то же самое. Сообщения с экрана прислали мне на телефон. И у всех кругом так. По всей улице все глядят на телефоны и потом на экраны.
Набираю Нельсона, но попадаю только в голосовую почту. Оставляю сообщение и слышу, что голос прямо дрожит от волнения:
— Нельсон, ты чудо. Ты это сделал. Не знаю как, но у тебя все получилось. Спасибо, чел. А теперь уезжай.
Толпа понемногу расходится. Кто-то даже бежит, расталкивая остальных. Когда я уходил с Гроувенор-сквер, то еле на ногах держался, а теперь снова хвост пистолетом. Тоже пускаюсь бежать. Надо скорее добраться до дому, собрать вещи, и сегодня же нас с бабулей здесь не будет.
Сара
Ну и дура же я — бросила куртку. Дура. Я же замерзну насмерть. Да и наплевать вообще-то. Незачем мне теперь жить. Ее забрали и обратно не вернут. Она сейчас лежит, заботливо укутанная, в красивой чистенькой кроватке в красивом чистеньком доме с приемными мамой и папой, и сосет смесь из бутылочки.
Это для меня последняя капля. Конечно, я хочу, чтобы Мия была в тепле и уюте, чтобы за ней ухаживали. Она должна быть со мной, но раз уж нет, я хочу, чтобы у нее было все самое лучшее. Но стоит мне представить себе, как ее кормят из бутылочки, — и прямо сердце разрывается. Я кормила ее грудью с самого начала. Это наше с ней общее дело, у нас так заведено. А теперь этой связи, этой ниточки — нет.
Разве можно так поступать с человеком? Разве можно было забрать у меня Мию, когда мы физически нужны друг другу? Зверство!
Съезжаю со шпал на землю, сжимаюсь в комочек, обняв коленки. Меня трясет, но я этого даже не замечаю. То, что мне больно и неудобно, — не считается. Меня убивает другая боль — мысль, что Мии со мной нет, что у меня ее больше не будет, что она
Промерзаю до костей и перестаю даже дрожать. Все тело застыло и не двигается. Надо встать, пойти куда-то, где хоть немного теплее. А может, просто идти и идти всю ночь, чтобы размять руки-ноги, разогнать кровь. Только я пропустила тот момент, когда у меня еще оставался здравый смысл, когда я могла заставить себя подняться, — холод все высосал, и теперь я останусь здесь.
Сижу, обхватив себя руками. Одна ладонь лежит на шее. Чувствую пульс, слабый, медленный. Надо двигаться, а я не могу. Надо выпрямиться — земля не отпускает. Надо позвать на помощь — в горле сухо, как будто рот набит песком. Пульс под пальцами становится все реже и реже. Если я сумею его посчитать, значит, сердце еще бьется, но я забыла названия чисел. Забыла…
Адам
Вдоль канала будет быстрее. Срежу напрямик, да и народу там никого в такое время. Всю дорогу я пробежал — столько во мне адреналина. Кое-где в домах горят окна и отбрасывают свет на дорогу, но на самом деле почти везде темно, видно только на несколько метров вперед.
Последний участок — за ним поворот в проулок, который ведет на шоссе и к дому, — совсем темный. На земле впереди что-то лежит — груда какого-то шмотья. Потом я различаю ногу и несколько сантиметров бледной ноги между ботинком и какими-то штанами. Мне становится нехорошо. Это еще что такое? Да нет, наверное, просто манекен из какой-нибудь витрины, который зачем-то выбросили на берег. Блин, также можно до инфаркта довести!
Тут выясняется, что я уже никуда не бегу. Стою. Не хочу приближаться к этой штуковине. Мне страшно.
«Не дури, — говорю я себе. — Это пластмассовая кукла, всего делов-то».
Заставляю себя тронуться с места. Только манекен совсем как живой. Подхожу ближе и вижу голову и руки. Одна рука подпирает щеку, лица не видно. На манекене одна футболка, видно руки. Пластик светлый, гладкий, почти белый.