Каховская погладила меня по плечу, словно успокаивала.

— Помнишь, что нужно сделать? — спросила она. — Просто пожмёшь им руки. И всё. А потом отведу тебя в комнату Зои. Деньги за подвески и пояснительные записи уже лежат у моей дочери на столе. Там почти тридцать рублей. Заберёшь их, отнесёшь маме.

Елизавета Павловна одёрнула халат.

— Не переживай, Миша, — сказала она. — Если что… я рядом. Всё будет хорошо. Ты меня понял?

Женщина улыбнулась — её глаза остались серьёзными.

Я кивнул.

— Хорошо, тётя Лиза. Я понял. Сделаю всё, как вы велели.

Каховская вновь притронулась к моей голове.

— Молодец, Миша, — сказала она. — А теперь иди за мной.

Елизавета Павловна взяла меня за руку (в точности, как в тот день, когда сюда же приходила ныне уже покойная Фаина Руслановна) и будто на поводке повела к своим гостям.

Похожая на слесарные тиски ладонь подполковника сжала мою руку, но уже через секунду отпустила её неповреждённой.

Супруга военного пожала мне руку неуверенно, будто совершала нечто незаконное, но не решилась от этого действа отказаться.

Я не свалился без чувств (от запаха кофе тоскливо заурчал живот).

Елизавета Павловна похлопала меня по плечу. Мне почудилось, что она разочарована исходом моих рукопожатий. Но Каховская не стёрла со своего лица «милую» улыбку.

— Иди к Зое, Мишенька, — сказала она. — Там я всё для тебя приготовила. Отдашь это маме. И передай ей, что я в восторге от твоей рубашки!

Не думал, что её улыбка могла стать ещё «шире» — стала.

— Всё, — сказала Елизавета Павловна. — Ступай, Миша.

«Зайку бросила хозяйка», — вспомнил я слова из детского стихотворения (когда меня вежливо, но безапелляционно вытолкали из кухни), почувствовал себя тем самым брошенным «зайкой». Потоптался в прихожей — разглядывал полосатые обои, соображал, куда податься. Совесть велела возвращаться домой, где рыжий Вовчик дожидался новых историй о приключениях Алисы Селезнёвой. Но я возразил ей: напоминал, что хочу пообщаться с Юрием Фёдоровичем (узнать у майора милиции, к чему привели мои рассказы о ростовском маньяке).

Я заглянул в гостиную — Каховского там не обнаружил. Не нашёл Юрия Фёдоровича и на балконе. Ломиться в спальню хозяев не стал: испугался, что застану там старшего оперуполномоченного в костюме кролика, да ещё и пристёгнутым наручниками к кровати (кто знает, как они с женой развлекались). Потому я не решился травмировать свою детскую психику — постучал в Зоину дверь. Не горел желанием общаться с одноклассницей. Но книга «Сто лет тому вперёд» (по-прежнему держал её в руке) намекала, что всё же неплохо было бы вернуть её хозяйке.

На мой стук никто не откликнулся. Меня это не смутило. Потому что Елизавета Павловна чётко сказала: деньги за подвески лежали на столе в Зоиной комнате. Тридцать рублей сейчас для меня были не лишними. Всё, что получал за тенниски, я до копейки отдавал Надежде Сергеевне (не чувствовал морального права присваивать те средства). Но собственные карманные деньги не помешали бы любому десятилетнему мальчишке. А уж такому «престарелому в душе», как я — так и подавно. «Сказано: иди к Зое, — подумал я. — Значит: иди к Зое». Вломился к девчонке в комнату.