Таким образом, мне оставалось только найти и потратить время на то, чтобы отдать тетради на компьютерный набор, потом — существенно отредактировать эти тексты, придав им более современный вид и звучание. Естественно, по ходу дела я не мог не добавить что-то от себя. Но это не дополнительный фактаж — мне просто некогда было его собирать. Да и все, изложенное в тетрадях, ценно само по себе, без дополнительной нагрузки. Пусть уже потом специалисты разбираются, что здесь правда, а что — художественная литература. Когда, закончив свою часть работы, я просмотрел все от начала до конца, то понял: рукописные заметки Григория Титаренко, сделанные в 1978–1979 годах, невольно стали похожими на героико-приключенческий роман, созданный на документальной исторической основе. То есть по сути я предлагаю вам историческую остросюжетную драму.

Одобрил бы это автор записей, мой дядя Григорий Титаренко? Не знаю. Но ведь он стремился к публикации, значит, факты, изложенные в тетрадях, не искажены и не перевраны. Тетя Оля как первый читатель только плакала в некоторых, самых драматичных местах, но вообще не возражала. «Если таким образом об этом узнает как можно больше людей на Украине, я буду только рада. И дядя твой наверняка был бы счастлив» — вот что сказала она, возвращая мне прочитанную за ночь рукопись.

Собственно, это и есть третье обстоятельство. Если бы эти тетради исписал тот же уроженец Волыни или вообще — любого региона Западной Украины, я, скажу вам честно, не уверен, что взялся бы выпускать такой текст в свет. Потому что им это близко, они с этим росли и жили, они принимают партизанскую борьбу УПА с немцами и советской властью как часть борьбы за украинскую независимость. Принимают со всеми возможными оговорками, несмотря на все многочисленные «но», которых полно в истории украинского повстанческого движения. Тогда как и моему дяде, Григорию Титаренко, и тем, с кем он говорил, — Михаилу Середе, Виктору Гурову, даже чекисту Льву Доброхотову — все это близким не было. Так же, как и мне, рожденному в Киеве. Ведь двадцать лет из моих сорока двух меня воспитывали в том духе, что бандеровцы — это враги. Уже потом я убедился: да, враги — но враги немецкой оккупации и советской власти. Те, кто рассказывал моему дяде истории о встречах с командиром УПА Данилой Червоным, не могли скрыть своего отношения к нему.

Тот же чекист Лев Доброхотов признавал Червоного настоящим героем. Я представляю себе, как старый лис искренне вздыхает в беседе с Титаренко, которого уже собрался сдать в КГБ: эх, мол, жаль, что у нас таких бойцов не было… Вот почему я решил дать ход публикации: это — сторонний, а значит — независимый, как я считаю, взгляд на то, что происходило не только на Волыни, но и на всей Западной Украине, и даже во всем Советском Союзе в послевоенное время.

Ну и еще немного — о том, что может вызвать у читателя массу вопросов.

Сразу скажу: исходная рукопись написана на русском языке. Собеседникам журналиста Титаренко так было удобнее. Тетя Оля говорила, что дядя, когда уже перепечатывал текст на машинке, сразу переводил на украинский. Но машинописные страницы, как известно, конфискованы и исчезли где-то в архивах советской госбезопасности. Поэтому я решил оставить тексты тетрадей на русском. Причем — полностью, «русифицируя» даже бойцов УПА, крестьян Западной Украины, имена и реалии. Что касается советских милиционеров, чекистов, администрации и охранников концлагерей ГУЛАГа, а также —  контингента, то есть уголовных преступников, так они нигде и никогда, особенно в описанное время, на украинском между собой не общались.

Я отдаю себе отчет, что при этом теряются достоверность и колорит. Но сохранять в книге оба языка одновременно, украинский и русский, не стал, чтобы ее смог понять читатель, не владеющий украинским. В конце концов, сталинский террор причинил много вреда не только тем, кто говорит по-украински. И не только тем, чей родной язык — русский. Напомнить о тех страшных временах в наше, также непростое, время, нужно как можно большему числу людей.

Если бы это делалось для телевидения или кино, тогда, конечно, я оставил бы прямую речь своих персонажей такой, какой ее фиксирует операторская камера. Однако когда перед нами письменный и печатный текст, приходится прибегать к условностям. И всего лишь писать так, как мог бы говорить тот или иной человек.

Признаться, меня устраивало то обстоятельство, что дальше герои будут говорить от себя, то есть — прямой речью. Все огрехи и неточности можно списать на то, что с моим дядей общались живые люди — даже старый чекист Лев Доброхотов остался для меня таким. Ну а название печально известного органа госбезопасности, точнее, аббревиатуру, и не переводили на украинский, а произносили на языке оригинала — НКВД, МГБ… Это звучало и звучит зловеще, безнадежно, страшно… Именно поэтому мы радуемся, когда такая безотказная машина в борьбе с нашими героями дает сбой.

Кажется, все. На этом свою миссию считаю оконченной. Необходимое в нашей ситуации вступительное слово несколько затянулось. Поэтому оставляю тебя, читатель, один на один с этой историей. Настолько же реальной, насколько и невероятной…

Ваш К. Рогозный

Тетрадь первая

Михаил Середа

Украина, Волынь, осень 1947 года

1

До сих пор не готов сказать, чем для меня стала эта история.

Ну, когда после войны я оказался на Волыни и близко (как по мне — слишком уж близко) познакомился с бандеровцем Червоным: подарком судьбы или, наоборот, ее проклятием. Знаешь, еще говорят — оскалом.

Именно так, оскал судьбы — где-то я это прочитал. В какой-то газете. Ваш брат-журналист еще и не такое напишет ради красного словца. Но именно с того времени на кое-какие вещи, которые, как офицер милиции, должен был считать очевидными и правильными, я смотрел с некоторым сомнением.

А вот наш брат опер на самом деле должен сомневаться во всем — профессия такая. Меня никто этому не учил, это о таких, как я, говорят — они, мол, университетов не кончали. Просто всегда считал так: каждый милиционер — хоть простой уличный постовой, хоть большой начальник — должен решить, с преступником имеет дело или с нормальным честным человеком. Очень просто наставить на кого-нибудь наган и назвать бандитом. После войны так и было — если не ты выхватишь оружие, бандюга сделает это раньше тебя. И думать не будет. Ты же при этом еще и соображать должен: стрелять, не стрелять, если стрелять — то куда, валить его на месте или палить в ногу или плечо…

Вообще, такие были времена: у мужчин было при себе оружие просто так, для самозащиты. Ведь кто его знает — вдруг я милиционер ненастоящий! Переоделся в форму — все, приехали. Сколько тогда таких дел было, но, наверное, об этом как-нибудь в другой раз…