Трясущимися губами отец промолвил:
— Она умерла.
— Какая жалость, — цинично, без какой либо жалости, произносит эта сука, — девочка могла бы стать целителем. Ладно, мы выжмем все соки из этой девки, — и поворачивает голову в сторону Роже.
Я снова попытался вырваться, но безрезультатно; отец ни на секунду не ослабевал хватку, вгрызся в мои плечи, как голодная собака в кусок свежего мяса.
— Какой у тебя смелый сын. Любопытно…
Она вскидывает надо мной руку и начинает рисовать свои ёбаные кружочки.
— Отвали от меня, су… — отец зажимает мне рот…
Закончив кружить ладонью, она вдруг выдаёт такое, от чего я напрягся еще сильнее!
— Ты… — на мгновение она замешкалась, но всё же пробулькала: — Ты — ПАРАЗИТ!
Она отходит от меня, вскидывает руку, вытягивает указательный палец, и, тыча им в меня, говорит:
— Ты — ПАРАЗИТ!
В этот момент термоядерная бомба взорвалась у меня в кишках, связав своей волной все мышцы моего тела в узел. Такой боли я давно не испытывал. Злость рвала каждый клочок моего тела, рвала каждый волос, рвала ноготь за ногтем с каждого моего пальца. Ну сука, держись!
Я дергаюсь с такой силой, что отец практически выпускает меня из рук. У меня получилось вырваться, сделать шаг на встречу этой запакованной в засохшее говно твари! Но ручища отца снова хватают меня за плечи. Он одёргивает меня к себе, обхватывает руками, да так, что я аж чувствую, как мои лёгкие сдавило как консервную банку под натиском ботинка, и я больше не могу произнести ни слова. Мама заплакала, а отец как заведённый твердит мне на ухо и тверди: — Успокойся-успокойся-успокойся…
— Смелый паразит, — говорит баба, — теперь не сможешь жить без неё? — и указывает пальцем на Роже. — А знаешь… ты меня заинтересовал!
Она медленно подходит к нам, демонстрируя всем своим видом свою безграничную власть над нами.
— Захочешь её вернуть… — и тут она подносит руки к своему лицу. Пальцами поддевает выступающие края своей кровавой маски на уровне виска. Пытается их углубить, медленно расшатывая маску, и когда они заходят на половину, начинает её отдирать от лица.
Вначале она замычала. Громко и жутко, и чем больше маска отдиралась, тем громче она мычала. Когда мы слышим, как лопается её кожа, её кожа на лице, что рвётся целыми кусками, она начинает дико орать. Она явно чувствует боль, но продолжает себя мучить. И всё это из-за меня?
Маска отдирается очень туго. Её руки дрожат. В каждое движение она вкладывает всю силу. Я не слышу посторонних хрустов, как это было, когда отец отдирал от коровы огромный кусок болячки. Лишь маленькие осколки с её пальцев пылью осыпаются на землю. Боль сгибает её пополам, шатает из стороны в сторону, но эта сука продолжает себя мучить! Толпа продолжает бурно охать и ахать, а я даже и пискнуть не могу! Отпустите меня!
ОТПУСТИТЕ!
Кровавая баба, наконец, замолчала. За её дредами нам нихуя не видно, но, когда она выпрямляется, я вижу её лицо. У неё на лбу, под линией волос, три отверстия размером с монету, из которых обильно вытекает кровь. Кровавый водопад каскадом стекает по её лбу, затекает на нос, на щёки, огибает губы и заливает подбородок, уходя к шее. Ни одна капля не упала на землю. Там, где под рваной кожей видны мышцы лица — выступает густая кровь и быстро застывает. Она красивая. Ничто не может испортить её красоту. Кровь только подчёркивает стройные линии лица, скулы, тень под губами.