14

Мартина Вальтер нервно барабанила по рулю «мерседеса». Сейчас, чуть позже пяти вечера, все трассы, ведущие в город и из города, были забиты машинами. Черт! Она знала, что вряд ли сможет что-то сделать, но ей отчаянно хотелось как можно скорее попасть в полицейское управление, откуда Бен позвонил ей полчаса назад. Во что этот мальчишка опять вляпался?! Нарушение общественного порядка! И это Бен, который всегда был таким нежным и любящим! Который, когда ловил муху на окне, прижав ее к стеклу газетой, не давил, а всегда выпускал на волю!

Только бы Йохен помог! Она позвонила ему, когда он был в аэропорту, и попросила приехать, но, конечно, партийные шишки были для него важнее пасынка. Мартина могла его понять. Она тоже видела в поведении Бена подростковый акт неповиновения, бунт против родительских условностей. И молчаливый протест решению Мартины. Бен так и не смог смириться с тем, что она ушла от его отца. Йохен действительно сделал все возможное, чтобы принять мальчика как своего сына. Он баловал его подарками, совместными поездками, походами в кино и на спортивные матчи. Но Бен унаследовал упрямство и настойчивость Леннарда. Чем больше Йохен пытался завоевать его расположение, тем большее сопротивление встречал. И однажды он сдался.

Мартина все глубже погружалась в пучину отчаяния. Брак с Йохеном трещал по швам из-за постоянных ссор. Словно проклятие тяготело над ней с тех пор, как она уехала из Гамбурга. Но она просто не могла больше выносить уныние Леннарда. Он был сломлен изнутри, когда его с позором уволили из полиции. А ей хотелось быть счастливой и чтобы у Бена была крепкая семья, отец, с которого он бы брал пример. Ничего из этого не сбылось. Напротив, она все основательно испортила. И теперь ее мальчик разрушил свое будущее, дерясь с турками на глазах у полиции. Причиной всему этому была только она. Смахнув слезы с глаз, Мартина подавила желание посигналить: не вина водителя в машине перед ней в том, что снова загорелся красный.

15

Скоростной междугородний экспресс вкатился на станцию и постепенно остановился. Дверь с шипением открылась. Кеничи Танака спустился по двум ступенькам на платформу и осмотрелся. Архитектура вокзала Карлсруэ показалась ему странной, какой-то неказистой. Нигде не было даже малейшего намека на изящность. Ступеньки — слишком высокие, платформы — слишком широкие, а люди — шумные, невнимательные и недружелюбные. Вся Германия была точно такой же — грубой и неотесанной. Он просто не мог понять, как его дочь так долго продержалась здесь, вдали от родного дома, где ей было бы самое место. Но человек способен привыкнуть ко всему, почти ко всему.

Мужчина не смог прочесть надписи на указателях, но найти выход со станции было несложно. Он подошел к остановке, с которой отправлялись трамваи и автобусы, выглядевшие до боли знакомыми. Однако Танака не питал иллюзий, что сможет найти дорогу. Нет ничего проще, чем заблудиться в чужом городе, пользуясь общественным транспортом. Рядом выстроились в ряд машины, стерильно белые, с желтыми значками. Вероятно, это были такси. Он взглянул на водителя первой машины, быстро прошел мимо него и открыл дверь следующей машины. Водитель сказал что-то по-немецки и указал на машину перед ним. Водитель, китаец, тем временем вышел из машины и открыл багажник. Он подошел к Танаке и протянул руку за чемоданом.

— Убери свои руки, болван китайский! — крикнул Танака по-японски. На лице водителя отразилось изумление. Он был еще совсем юн, возможно, студент. (Эти китайцы распространились по всему миру, как тараканы.) Танака разрывался между неприязнью к соседнему народу и осознанием того, что со своими скромными знаниями английского языка он вряд ли сможет вести продолжительную беседу с обоими таксистами, если они вообще говорят по-английски. Если он хотел добраться до дома своей дочери сегодня, у него, вероятно, не было другого выбора, кроме как сесть в машину китайца.

Он бросил на водителя предупреждающий взгляд, который через все языковые барьеры давал понять, что нужно держать руки подальше от его багажа. Танака сам с легкостью поднял чемодан. Ему недавно исполнилось 75, но его нельзя было назвать немощным стариком. В руках он сжимал портфель с документами, которые привез Кейко.

В салоне такси пахло чем-то тошнотворно-китайским. Танака старался дышать как можно реже. Он протянул водителю листок бумаги с адресом, напечатанным немецкими буквами. Дочь прислала его по электронной почте. Китаец кивнул, завел двигатель и тронулся с места. Смешанное чувство предвкушения и напряжения переполняло Танаку. Он не видел дочь пять лет, с тех самых пор, как она последний раз приезжала в Кобе. Он так и не простил ей брака с иностранцем (гайдзином) и долго отказывался приезжать в Германию. Но в конце концов тоска по ней и желание увидеть внуков взяли верх над его гордостью, и он принял ее приглашение.

Танака поймал на себе взгляд молодого китайца в зеркале заднего вида. Он знал, что многие люди испытывают ужас при виде шрамов на его лице, жесткое, холодное выражение которого отчасти объяснялось атрофированными лицевыми мышцами, а отчасти — ранами в его душе. В глазах водителя он прочитал вопрос, что явилось причиной этого уродства (этот взгляд был ему знаком). Танака почувствовал, как память пытается вырваться из тюрьмы, в которую он ее заточил. Внутри все сжалось болезненной судорогой, его бросило в жар. Японец потянулся к карману пиджака, чтобы достать коробку с пилюлями, но ее там не оказалось. Проклятье! Он сунул ее в боковой карман чемодана. Его охватил панический страх, сердце бешено забилось, пульс участился. Нужно было срочно с этим справиться.