— Михалыч, при всем моем безмерном к тебе уважении, скажи мне, какого хрена у нас масло течет? Ты ведь вчера весь вечер ковырялся! Неужели, недоковырял?
Корякин, весь перемазанный и угрюмый, недовольно поморщился, а потом лишь развел руками. Опять очередная прокладка прохудилась, не уследишь, тем более на марше. Мы и так оказались чуть ли не единственным экипажем, дошедшим до Козельска без крупного ремонта. Но вот на следующий день пришлось отстать от колонны. Масло начало течь, мотор загудел, и я принял решение устранить остановиться и устранить неполадки.
— Дай немного времени, все сделаю…
Они с Казаковым вновь нырнули под танк, и я надеялся, что проблема вскоре будет решена.
Я планировал задержаться лишь на четверть часа, уже половину дня следуя заданному маршруту в направлении Орла. Потом непредвиденная остановка затянулась. А впереди была линия фронта. Немцы крепко окопались там, потратив на это почти двадцать месяцев, и выбить их с укрепленных позиций будет так еще адова задача.
Как же я страдал от отсутствия привычных средств раннего обнаружения противника. Я даже не говорю о спутниковых снимках, но сейчас хотя бы заслать вперед пару дронов — оценить обстановку, все было бы легче. Мы же шли вслепую, ориентируясь по устаревшим картам, а линия фронта раскинулась километров на пятнадцать в обе стороны. Дьявол! Если меня прикончат в первом же бою, я не удивлюсь. Интересно, сработает ли второй раз перерождение? И не очнусь ли я в следующий раз в теле римского гладиатора на арене в Колизее? Я бы нисколько этому не удивился.
— Командир, — ко мне подошел Евсюков, — мы отстаем от графика. Нужно поторопиться!
— У тех, кто поторопился, поторописька отвалится, — отмахнулся я. Время первой неловкости прошло, и теперь я принимал решения, как сам считал нужным. — Пока машину не починят, будем стоять.
Лучше сейчас все сделать, пока обстановка вокруг относительно спокойная, чем в бою откажет двигатель или еще что-то выйдет из строя.
Еще через полчаса Корякин, наконец, рапортовал:
— Все готово, командир. Можем выдвигаться!..
Погода со вчерашнего дня не изменилась. Все так же моросил мелкий дождик, вокруг стоял легкий туман, дороги были плохими.
Затеянный командованием прорыв казался мне плохой идеей, но меня никто не спрашивал.
Только что, две недели назад, случилось сражение под Прохоровкой. Точной информацией никто из нас не обладал, но ходили слухи, что окружить и уничтожить группировку противника не получилось, немцы сумели прорвать оборону. При этом потери обеих сторон были огромными.
В соседних экипажах хватало теоретиков, точно знавших, как нужно было поступить, чтобы все закончилось разгромом фашистов. И вечером за костром я наслушался рассуждений самого разного толка. Смершевцы их даже не пресекали — смысл? Но я прекрасно понимал, что все это сплошная болтовня.
Если кто-то когда-то станет рассказывать о замыслах командования, нельзя верить не единому слову! Из окопа видно на пятьдесят метров, а из танка — лишь немногим больше. И ни влево, ни вправо не глянешь, разве что из командирской башни, да и там обзор ограничен. Что творится впереди, а что позади — бог весть. Никто не может предсказать, как пройдет сражение. Никто даже не видит общей картины, лишь свой кусок боя. А генералы? Что они? Изучили карты и донесения, отдали приказы, а потом все, что им остается, это ждать и надеяться на лучшее.
Поэтому все рассказы очевидцев — это рассказы о себе самом, но верить им особо не стоит, ведь именно о себе люди врут чаще всего.
Наконец, наш «744-й» взрыкнул, просыпаясь, и затарахтел, выпуская в небо сизый дым. Батальону был приказ до девяти вечера успеть добраться и занять позицию в лесу неподалеку от села Середичи, а с трех ночи и до восьми часов утра мы должны были совершить переход, выйти к переднему краю фронта и сосредоточиться в районе деревни Большие Рябинки.
Мы успели. И колонну нагнали, и на позицию вышли.
В эту ночь я, как и прочие, не спал. Поутру по естественной нужде отошел чуть в сторону от места остановки и спустился к ручью в ста метрах западнее. Оправившись и намереваясь идти обратно, я заметил, как у ручья стоит мой знакомец по давешней охоте на сбитого летчика — красноармеец Перепрыга, голый по пояс и с полотенцем на плече.