— Она не брала выходного. Я велел ей бросить работу.

— Очень умно!

Это была последняя минута тишины. Потом не стало слышно ни тиканья будильника, ни потрескивания печи.

— Ты что сказала?

— Сказала, что у тебя всегда так получается: месяцами молча все сносишь, все проглатываешь и вдруг в самый неподходящий момент совершаешь большую глупость.

— Ах так! Я совершил глупость? По-твоему, нужно было оставить Анриетту в этой лавке, где прохожие видят половину ее голого зада, когда она моет полы?

— Ешь! Посмотрим, как мы станем выкручиваться в конце месяца?!

— Это что же, намек? Я, дескать, зарабатываю недостаточно, чтобы прокормить семью, не так ли? Я…

Первый удар кулака сотряс стол и был началом новой вспышки ссоры. Теперь уже трудно было найти связь между репликами. Без всякой видимой причины затрагивалась одна тема за другой только потому, что находились особенно злые слова.

— Скажи еще, что я пьяница!

— Не говорила я этого, но повторяю — ты выпил. Стоит тебе выпить, как ты становишься другим человеком.

— Ты слышишь, Анриетта? Твой отец пьяница, зато твоя мать самая святая из всех женщин!

Анриетта плакала.

Мадам Малуан машинально клала в рот куски хлеба, но так и забывала их разжевывать.

— Твоя семейка не раз упрекала меня в том, что я простой рабочий. Будто бы она, твоя семейка, большего стоит! Что из себя строить они могут, да! А вот в кастрюлю положить-то нечего!

— Во всяком случае, они лучше воспитаны, чем…

Продолжение становилось все более путаным и бессмысленным.

— …двадцать лет ты обрекаешь меня на страдания…

— …сам не знаю, что меня удерживает от…

— …от чего?..