— Нам конец, — сказал он. — Они англичане, эти люди, — и это из-за моего проклятого безрассудства вы попали в беду. Уходи, Билли Фиш, и уводи своих людей; ты сделал всё что мог, а теперь уноси ноги. А ты, Карнехан, — сказал он, — пожми мне руку и уходи вместе с Билли. Может, они тебя не убьют. Я пойду к ним один. Это я всё затеял! Я, король!
— «Пойду», «пойду»! Пойди ты к чёрту, Дэн! — сказал я. — Я останусь с тобой. Уходи скорей, Билли Фиш, а мы встретим этих ребят.
— Я вождь, — спокойно сказал Билли Фиш. — Мои люди могут уйти, а я останусь с вами.
Башкайские парни не стали ждать повторного приглашения и кинулись бежать, а Дэн, я и Билли Фиш пошли туда, где трубили трубы и били барабаны. Было холодно — жутко холодно. Этот холод, он и сейчас у меня в затылке — вот здесь.
Опахальщики ушли спать. В редакции горели две керосиновые лампы; я подался вперёд, и капли пота скатились по моему лицу и разлетелись брызгами на блокноте. Карнехана трясло, и я боялся, что разум оставит его. Я утёр лицо, снова стиснул его жалкие искалеченные ладони и спросил:
— Что случилось потом?
Я лишь на миг отвёл взгляд, но бедняге и этого хватило, чтобы потерять ход мысли.
— Что вы были так добры сказать? — проскулил Карнехан. — Их взяли без единого звука. Ни единого шороха посреди всего этого снега, — ни когда король сбил с ног первого, кто наложил на него руку, ни когда старина Пичи послал свою последнюю пулю в самую их гущу. Ни единого зряшного звука не издали мерзавцы, только сомкнулись теснее, и клянусь вам, сэр: их меха смердели. Там был человек по имени Билли Фиш, наш добрый друг; ему перерезали глотку, прямо там же, как свинье, а король пнул ногой окровавленный снег и сказал: «Ну что же, мы повеселились на славу. Что там следующим номером в программе?» Но Пичи Талиаферо — скажу вам по старой дружбе, сэр, строго между нами, — Пичи совсем потерял голову… Нет, он не потерял, нет — не он! Король — вот кто потерял голову на одном из этих изворотливых верёвочных мостов. Будьте мне любезны передать нож для бумаги, сэр. Он извернулся вот так. Его гнали по этому снегу целую милю к верёвочному мосту через ущелье, а внизу была река. Вам, может быть, встречались такие. Его погоняли сзади, как быка стрекалом.
— Лопни ваши глаза! — сказал Король. — Что я, по-вашему, не могу умереть как джентльмен?
Он повернулся к Пичи — к Пичи, который плакал как ребёнок.
— Это я тебя сюда привёл, Пичи. Увёл от счастливой жизни на смерть в Кафиристане, где ты был командующим императорским войском. Скажи, что прощаешь меня, Пичи.
— Я прощаю тебя, Дэн, — сказал Пичи. — Прощаю целиком и полностью.
— Пожмём руки, Пичи, — сказал он. — Я ухожу.
И он ушёл, не уклоняясь ни вправо, ни влево, и ровно посреди всех этих подвижно пляшущих верёвок он заревел: «Рубите, канальи!», — и они обрубили, и старина Дэн полетел вниз, и он кружился, кружился и кружился двадцать тысяч миль, ведь он полчаса летел, прежде чем удариться об воду, и я видел его тело — оно зацепилось за камень, и золотая корона рядом.
А знаете, что они сделали с Пичи — там, между двумя соснами? Они его распяли, сэр, как вы можете убедиться, взглянув на его руки. Вогнали ему деревянные колышки в руки и ноги, а он не умер. Он висел там и вопил, и на другой день они его сняли, сказав, что это чудо, что он не умер. Они сняли его — старину Пичи, который не сделал им плохого… сделал им ничего…
Минут десять он раскачивался взад-вперёд, горестно рыдая, утирая глаза тыльной стороной искорёженных ладоней и жалобно, по-детски поскуливая.
— Они оказались так жестоки, что кормили его в храме: они сказали, что он больше бог, чем старина Дэн, который оказался человеком. Потом его выгнали на снег и велели идти домой, и Пичи шёл домой целый год, побираясь по дорогам в полной безопасности, ведь Дэниел Дрэвот шёл впереди и говорил: «Идём, Пичи. Мы делаем великое дело». Горы, они плясали по ночам, и горы хотели упасть Пичи на голову, но Дэн воздымал свою руку[60], и Пичи шёл за ним, согнувшись пополам. Он никогда не отпускал Дэнову руку и никогда не выпускал Дэнову голову. Пичи дали её в храме как подарок, чтобы не забывал и не возвращался, и хотя Пичи голодал, а корона была из чистого золота, но Пичи ни за что бы её не продал. Вы знаете Дрэвота, сэр! Вы знали Весьма Досточтимого брата Дрэвота! Взгляните же на него теперь!
Он запустил руку в лохмотья, намотанные вокруг изогнутой поясницы, достал чёрную, расшитую серебряной нитью сумку из конского волоса и вытряхнул мне прямо на стол сморщенную, иссохшую голову Дэниела Дрэвота. Рассветное солнце, давно уже затмившее свет керосиновых ламп, засияло на рыжей бороде, на ввалившихся незрячих глазах и на тяжёлом, усеянном кусками бирюзы золотом ободе, который Карнехан осторожно возложил на разбитые виски.
— Вот перед вами император, совсем как живой, — сказал Карнехан. — Король Кафиристана с короной на голове. Бедняга Дэниел, что был когда-то монархом!
Меня бросило в дрожь: я узнал эту голову, как бы она ни была изуродована — голову человека, встреченного мной на марварской станции. Карнехан встал, собираясь уходить. Я попытался его остановить; он был не в том состоянии, чтобы расхаживать по улицам.