Ночью, в дождь, он вышел из своего барака и направился в ту часть лагерной территории, где темнела гора каменного угля, заготовленного на зиму. Там в одном месте было удобно подлезть под забор из колючей проволоки. Сологубов нашел это ранее примеченное место и пополз по мокрой холодной траве, стараясь делать это бесшумно, чтобы не встревожились охранники.
Он уже был по ту сторону забора, как вдруг откуда-то из темноты с грозным рычанием на него бросилась здоровенная овчарка. Завязалась борьба. Преодолевая тяжелый, тошнотворный запах псины и режущую боль в плече от укуса, Сологубов изо всех сил старался дотянуться руками до шеи, перехваченной ременным ошейником. Наконец это ему удалось, пальцы сомкнулись на теплом податливом горле. Сдавленный хрип, короткая судорога... И в ту же секунду ночную тишину расколола автоматная очередь. Сологубов вскочил на ноги, побежал в спасительную темень осенней ночи...
Вначале ему повезло. Он устроился подсобным рабочим в крупном магазине во Франкфурте-на-Майне. Думал заработать немного денег, чтобы приобрести документы. На черном рынке можно было купить любые. Но вскоре беспаспортным рабочим заинтересовалась местная полиция. Пришлось покинуть теплое место.
После полутора месяцев безработного прозябания Сологубов завербовался на угольные шахты в Бельгию. Бараки из гофрированного железа, в которых зимой невыносимо холодно, а летом нестерпимо жарко; двухэтажные нары с рядами грязных тюфяков, насквозь провонявших клопами; каторжный труд по десять часов по колено в подпочвенной воде; солонина с «душком» в рабочей столовой при шахте. Он не выдержал, отказался от контракта и возвратился в Западную Германию, снова став рядовым огромной армии безработных.
Однажды зимой на улице в Бад-Гомбурге он столкнулся лицом к лицу со своим старым знакомым — вербовщиком из НТС Поремским. Высокомерный Владимир Дмитриевич выглядел еще более важным, чем прежде: рожа упитанная, холеная — видимо, жилось ему здесь неплохо, во всяком случае не хуже, чем в Вустрау, где Сологубов видел его в последний раз. Петр рассказал о своем бедственном положении, и Поремский пригласил его в один из лагерей для «перемещенных лиц». Этот деятель, считавший себя «теоретическим умом» НТС, его «философским мозгом», по-прежнему подвизался на ниве пропаганды. Только теперь он служил другим хозяевам — американцам, в чьем ведении находился лагерь. Когда Сологубов позволил себе намекнуть на скоропалительность такой метаморфозы, Поремский недовольно поморщился:
— Пусть это вас не смущает. НТС был и остается независимой эмигрантской организацией революционеров. Но мы, к сожалению, бедны. Поневоле приходится иметь дело с меценатами.
В дальнейшем Сологубов узнал, что этот «независимый революционер» всего лишь мелкий позер, пьяница и абсолютно беспринципный человек, для которого не существует понятие «родина», что он живет только для себя, превыше всего ценит в жизни личный комфорт и готов работать на какую угодно разведку, лишь бы хорошо платили.
Весной, с наступлением теплых дней Сологубов ушел из лагеря. Оборудовав себе место для ночлега в подвале полуразрушенной железнодорожной водокачки, он опять начал искать работу.
После долгих мытарств на трудовой бирже ему наконец удалось завербоваться по контракту на выезд в Марокко. Там он прожил почти три года, был занят на тяжелых монтажных работах на строительстве в городах Касабланке, Сафи, Порт-Леотее, Уед-Земе и Ситате.
Это были трудные, безрадостные годы. Несмотря на то что Сологубов зарабатывал уже неплохо и материальной нужды не знал, жизнь казалась бессмысленной, на душе было пусто, перспективы пугали его. И все чаще и чаще Сологубова одолевали приступы тяжелой, болезненной тоски, от которой он не находил себе места. Это проявлялось по-разному. Иногда просто необъяснимой, беспричинной тяжестью на сердце и полной апатией ко всему окружающему. Но в большинстве случаев чувство тоски вызывал какой-нибудь внешний толчок. Иной раз достаточно было посмотреть с высокого железобетонного каркаса строящегося здания на улицу внизу, чтобы в памяти вдруг осязаемо ясно возникла другая улица — та, что за тридевять земель от этой, но невыразимо близкая, самая дорогая на свете, по которой когда-то мать водила его, маленького, за руку гулять; а потом, когда он стал побольше, по асфальтовой мостовой этой улицы он сам катался на самокате; затем, уже будучи старшеклассником, в первомайские и октябрьские праздники — самые радостные, веселые, шумные — ходил со школой по своей широкой улице на демонстрацию; и там же по ровному тротуару с желобками в асфальте под водосточными трубами вечерами провожал ту девушку, что подарила ему первый поцелуй, но так и не стала спутницей в жизни. Такой девушки он больше не встречал! Она была из тех, с кем, по пословице, и горе на двоих — полгоря и счастье на двоих — два счастья.
Всплывали воспоминания и другого рода. Скажем, та темная осенняя ночь, когда он убежал из лагеря Оберурзель. Этой ночи Сологубов не мог простить себе. Вместо того чтобы искать поддержки и понимания у своих, советских людей, он малодушно бежал к чужим, навстречу туманной неизвестности. Он тогда побоялся, что ему не поверят в горячке первого послевоенного года. А жить на Родине непрощенным не хотел, считал для себя унизительным. (Как будто вся его жизнь на чужбине не была одним сплошным унижением!) В этом, наверное, заключалась его роковая ошибка. Он должен был сделать все, чтобы ему поверили. Надо было настойчиво доказывать свою правоту, требовать перепроверки. Теперь, спустя несколько лет, это уже невозможно. Пыль времени, не умалив его «вины», сделала чрезвычайно трудным, если не невозможным, всякое разбирательство в целях восстановления истины.
До конца контракта оставалось еще несколько месяцев, когда в Марокко вдруг появился белоэмигрант Жедилягин. Действуя от имени НТС, он выискивал молодых, здоровых парней — выходцев из Советского Союза, предлагал им выехать в Западную Германию, обещал материальную поддержку и помощь в устройстве на учебу в специальную школу.
Сологубов сразу понял, какая это могла быть школа... И у него возник дерзкий план. Вначале этот план показался ему абсурдным, нереальным, но, обстоятельно поразмыслив, Петр решил, что перед ним, возможно, открывается наиболее короткий, хотя и рискованный, путь на Родину. Впрочем, риск уже не мог отпугнуть Сологубова. Он теперь был готов на любую опасность, лишь бы избавиться от черной тоски, от иссушающих мозг неотвязных мрачных мыслей.
Вполне возможно, что там, на Родине, и не поверят ему. Что ж, он примет какие угодно испытания, лишь бы обрести окончательное, полное прощение и жить среди своих, ходить по родной, русской земле... Ради этого он сделает все, что в его силах. Он придет домой не с пустыми руками, а как разведчик после длительного, успешно выполненного задания. Это единственное, чем он может оправдать свое возвращение на Родину и помочь тем людям, которые неусыпно оберегают ее безопасность от непрекращающихся происков иностранных разведок.
Сологубов принял предложение Жедилягина. И тот, купив ему билет, через неделю отправил Петра самолетом во Франкфурт-на-Майне, к белоэмигранту Околовичу.
Околович в НТС непосредственно руководил шпионской работой. Но об этом Сологубову стало известно уже потом, а в тот раз он знал только, что этого невысокого человека с продолговатым лицом зовут Георгий Сергеевич.
— Это хорошо, что вы из летчиков, из военных, — сухо заметил Околович после того, как Сологубов рассказал свою выдуманную биографию. — Нам нужны люди дела, а не бумажные писаки, неспособные бороться с коммунизмом практически.
Позднее, вспоминая эти слова, Сологубов понял: то был камень, брошенный «революционером-практиком», как именовал себя Околович, в огород внутрипартийных противников — сторонников Байдалакова, председателя НТС, белоэмигранта старшего поколения. Между группой Околовича — Поремского, выступавшей за самое активное сотрудничество с американской разведкой по всем линиям, и приверженцами Байдалакова шла вражда, усугубляемая обоюдными карьеристскими устремлениями к главенству в НТС. В эмигрантском союзе, похоже, назревал раскол.
Околович беседовал с Сологубовым долго, около трех часов. В заключение, поправив на большом горбатом носу очки в роговой оправе, сказал:
— Предварительную подготовку вы получите на курсах НТС. И если дела пойдут успешно, пошлем вас в разведывательную школу повышенного типа. К нашим друзьям.