- Почто, пес, цифирь чужую пользуешь? Чем тебе родная не люба? Отчего час, аки у латинян, днем и ночью равный? Отчего обычай, от Византии просвещенной перенятый, не чтишь?
- Так торопился, святой отец, прости, не ведаю, как звать...
- ФИО
- Торопился посчитать, как часы делать, счету много было, вот и согрешил. Только, я потом уже, проверял нашим счетом, сошлось. Избави господи, коли согрешил я по незнанию, так укажи, избави от соблазна во грехе завязнуть. А о часах, днём да ночью равных, по скудоумию не домыслил, как такое в малом часнике сотворить, да как потом поверять его.
- От предков нам язык и счет даны, и других искать - грех! Еще хорошо, что счет потом сверял, да и иноки, что за тобой книги вычитывали, огрехов не нашли.
И тут она вошла. Кобелюга проклятущий, руки оборваны, болевые центры заглушены, а туда же! Мало тебе Катерины? - примерно так, если нецензурщину вырезать, я услышал "внутренний голос".
Впрочем, голос я заткнул быстро - что же, и эстетическое удовольствие получить нельзя, если больной? А вошедшая хороша. Походка, осанка, фигура, даже с учетом перевыполнения современных норм укутывания в n, даже N слоев тряпок, видна. Лицо такое... одухотворенно-властное, но властность красоты не приглушает. И - кланяются ей, даже и церковники. Похоже, нет тут митрополита московского, иначе бы под благословение подошла наверняка. А она вошла, "народных судей" взглядом окинула, да в пустое кресло села.
Толкают меня в спину - кланяюсь. Больно, кстати, адски - руки-то болтаются, похоже, связки порваны. А кланяться нужно - если дело о волшбе, кажется, разваливается, то за непочтение к таким особам голову снести могут легко. А блокада болевых центров на пределе...
- Матушка великая княгиня... - вот оно что. Елена Глинская, собственной персоной! Недурен был вкус у покойного великого князя. На таких или женятся без оглядки на веру и приличия, вроде развода, или служат им, как прекрасным дамам. Хорошо, что я женат - иначе, мигни эта красавица, пошел бы прямо сейчас Шуйским глотки грызть.
А княгиня тем временем вопросы-ответы слушает, сама не встревает. Только взгляд по треугольнику обходит - спрашивающего "монася", меня, да часы. Шепнула что-то сидящему рядом боярину, да и вышла.
Оправдан! Как гора с плеч свалилась! Гады, что ж вы делаете, зачем за руки-то хватать, я сам и поклонюсь, и выйду! Угу, вышел. Правильно хватали - идти-то мне в Москве некуда. А тут отвели в какую-то комнатенку, даже свеча на столе есть, чтоб не скучно было, наверное. Через полчаса где-то, вошел боярин, которому великая княгиня на ухо шептала. Хоть картину с него пиши, "типичный боярин-кровопивец времен допетровских", да вывешивай для воспитания юных пионеров. Висит... тьфу, сидит в шапке, в шубе, от которой глазам больно - столько золотого шитья на ней. От шубы, кстати, и я бы не отказался - свежо тут.
- Что, служивый, мыслишь, как бы домой добраться?
- Уж прости, боярин, не знаю твоего имени, не московский я. А что думаю - как домой добраться, да как теперь службу нести.
- Конюший князя... великой княгини, Иван Оболенский. Отца Федором зовут. Кто ты - мне ведомо, в суде слыхал.
- Благодарствую, честной боярин Иван Федорович, что не дал кривде верх одержать. - и - кланяться опять. Персона такая, что растереть в пыль может легко. Вроде был у Елены Глинской фаворит, как раз из Оболенских. Овчина-Телепнев-Оболенский, а как звали, не помню.
- Нужны мне, Олег, твои руки. - ан хамоват боярин. Без отчества назвать здесь только родители, друзья и жена могут. Ну, и вышестоящие. Впрочем, он и есть вышестоящий - настолько выше, что шапка падает.
- Да на что они сейчас годны-то, боярин?
- А... пустое, зарастут. Было дело, одному купцу прощение от князя вышло, а перед тем тож на дыбе вздергивали. Ничего, года через три сам видел, как он холопа нерадивого плетью охаживал. Господь милосерд, заживет. А нужно мне от тебя... Ты ли сам часы-то делал?
- Сам, и считал сам, и всю справу сам творил, и ход выправлял.
- Что ж изукрасил-то бедно так?