Дергаясь и приседая, Патлява стоял спиной к Вере, а она лежала на земле холодная, как сырая земля, на которой лежало ее голое тело, страшное в своей наготе. Скованная ужасом, широко раскрытыми глазами она глядела на то, что происходит, без мысли и чувств, ни мертвая, ни живая, с померкшим разумом, не выдержавшим пережитых потрясений.

Оглохнув от двойного выстрела, к Вере постепенно возвращался слух, и из ватной тишины ей стало доноситься едва слышное цоканье, то ударяясь один о другой, звякали падавшие на землю латунные патроны. Этот, все усиливающийся звон, что-то в ней разбудил. И произошло то, что редко, но бывает. Так трепет крылышек намокшей бабочки порой вызывает ураган. И сердце ее, толчками забилось в груди, и неведомая сила подхватила ее!

Она вскочила и, подхватив с земли лопату, изо всех сил рубанула бандита по голове. Лезвие лопаты с отвратительным хряском вошло в заостренную макушку бритого черепа. Он упал, уткнувшись лицом в землю. А Вера никак не могла извлечь лопасть лопаты из его головы. Перехватив рукоять поудобнее, она вывернула ее, с хрустом ломая кость. Неизвестно как долго она рубила лопатой голову давно мертвого бандита. Его голова превратилась в бесформенное крошево похожее на белый с красным, искромсанный кочан капусты. Ничего не соображая, словно в забытьи, она причитала одно и то же: «Вот тебе помои, умойся! Вот тебе лопата, помолися! Вот тебе кирпич, подавися!»

Неожиданно она услышала крик давно зовущего ее Сергея. Проблески понимания происходящего появились в ее сознании, она подошла к Сергею и попыталась поставить его на ноги. С ней творилось что-то страшное, зубы ее стучали громкими сухими щелчками. Она дико озиралась, взгляд ее блуждал, и она не могла остановить его на чем-то определенном. Наконец, ее глаза встретились с глазами Сергея и остановились. Она узнала его, и взгляд ее стал осмысленным. Рассудок постепенно возвращался к ней.

‒ Святой Николай вступился за меня, ‒ она скорее почувствовала, чем услышала то, что сказала сама. ‒ Господь на нашей стороне! ‒ и больше говорить не смогла.

Когда Сергей много раз повторил ей, что ему надо освободить руки, она попыталась развязать веревку, но у нее не получалось, пальцы не слушались. Тогда той же, мокрой от крови лопатой с липкими комочками мозгов, она стала пилить веревки у него на руках и ногах. Это длилось долгую вечность, лопата вертелась и выпадала у нее из рук, веревки глубоко врезались в посиневшие кисти, а прилипшие к металлу осколки кости, больно царапались.

Подобно больному, приходящему в себя после наркоза, Сергей проверил на месте ли руки и ноги. «Некоторым «хирургам» не стоит доверять», ‒ горько пошутил он. Глубоко вздохнув, он с усилием встал на одно колено, затем медленно поднялся. Ноги у него затекли и были неимоверно тяжелыми, и как он ни старался заставить себя сделать первый шаг, он не мог его сделать. Но он его сделал, и на неверных ногах подошел к Алексею. Вера стояла над ним, уронив руки, лицо ее застыло безучастной маской, по щекам белыми горошинами катились слезы.

Алексей был мертв. Он странно преобразился и стал, как будто меньше ростом. Смерть его была мгновенна, его мертвое лицо с застывшею легкой улыбкой говорило об этом. Еще не потерявшие живого блеска глаза были широко открыты. Он нашел то, что искал и успокоился, постигнув таинство смерти. Смерть страшит нас своею таинственностью, но в ней нет ничего страшного. Жизнь гораздо страшнее.

Посреди груди у Алексея зияла рана, похожая на глубокую тарелку, наполненную малиновым желе. Ниже пояса он был обнажен, из заднего прохода у него торчала рукоять лопаты. Глядя на него, Сергей подумал, что его друг умер с черенком лопаты в заднице, его насадили на держак лопаты, как червяка на крючок. И все это… ‒ ради чего?

Сергей постоял еще некоторое время, а потом отыскал у стены пещеры джинсы Веры. Они были целые, только молния на них была порвана. Он нашел и ее ветровку, вернее то, что от нее осталось, она была разодрана на две половины. Сергей стоял и стоял, рассматривая эту рвань, не зная, что с нею делать, а после уронил под ноги. С одного из бритоголовых он снял кожаную куртку и помог Вере ее надеть. Ему показалось, что лежащий неподалеку бандит пошевелился. Вера тоже заметила это. Не сговариваясь, они заторопились.

Они подхватили Алексея за руки и ноги и понесли его длинными переходами в сторону выхода. Спустя некоторое время Сергей заметил, что за ними волочится окровавленная, торчавшая из Алексея лопата. Сергей хотел ее вынуть и, не сообразив, выпустил руки Алексея и тот, с едва слышным всхлипом ударился головой о землю. Сергей вырвал из него лопату и отбросил в сторону. И только когда она с едва слышным стуком ударилась о землю, до него дошло, что его друга не стало. И весь смысл случившегося обрушился на него.

Им казалось, что они безмерно долго несли Алексея нескончаемо длинными коридорами. Быстро выбившись из сил, они решили оставить его в одной из боковых келий. Они осторожно положили его за полуразрушенный барьер, отделявший его усыпальницу от основного хода.

– Прощай, мой Сероглазый король, – сказала Вера. – Больше нет на земле моего короля.

Сергей взглянул на нее и промолчал. Быстрая и тяжелая, как ртуть слеза скатилась по его щеке. Он в последний раз посмотрел на растерзанное тело друга. Черты его лица изменились, стали непохожими, чужими, застыв в непреклонной суровости. Ни Сергей, ни Вера не заметили, что в ногах у Алексея лежал, спрятанный им, набитый золотом рюкзак.

Вскоре Сергей почувствовал на лице дуновение слабого сквозняка. Так и есть, в лицо пахнуло свежим воздухом, они приближались к выходу. И они выбрались на поверхность земли, на пронизывающе чистый холод. Здесь было темно, но намного светлее, чем под землей. Над головой, вместо довлеющего земляного свода, зияла небесная высь. В разрывах темных облаков сверкали звезды. Внизу, за набережной, чернела вороненая сталь реки.

Сергей взглянул на часы, было пятнадцать минут шестого. Они находились в катакомбах около двенадцати часов. А казалось, эта ночь длилась дольше года. Сергей не смог бы выразить словами то, что было у него на душе. Он не испытывал ни радости от спасения, ни горя утраты, ни сожаления, что все так обернулось. Одна лишь всеобъемлющая тоска владела им.

– Все кончено. Нам повезло, – это все, что он сказал, а Вера ничего не сказала в ответ. Разве слова что-то значат.

Они долго добирались до станции метро «Днепр» и ехали куда-то в нужном направлении, а потом блуждали по залитым мертвенным светом внутренностям метрополитена. Им навстречу попадались какие-то люди, их лица были серыми в свете ртутных ламп. Они брели куда-то в пустоте подземных переходов, злобно поглядывая по сторонам, будто выполняли постылую, никому не нужную работу. Наконец, ненасытная пасть эскалатора изрыгнула их из-под земли, и они вышли на майдан Незалежности.

Майдан был мокр и пустынен. Освещенный фонарями он был до омерзения безобразен, а желтый свет фонарей заставлял помышлять о самоубийстве. С неба падали мелкие снежинки, холодно мерцая в предрассветной мгле, и превращались в грязь, коснувшись тротуара. Падал первый снег этой зимы. Они постояли, молча, глядя друг на друга и, не прощаясь, разошлись в разные стороны. И каждый из них шел один.