Лида бросается ко мне, как панночка из «Вия». Лицо её искажается гневом и злобой. Глаза мечут молнии, а капризно сложенные губы напоминают губы на отрубленной голове Медузы Горгоны с античной скульптуры.

Внутри неё всё клокочет, что-то злое и необузданное раздирает её на части. Она готова впиться мне в горло, готова рвать мою плоть зубами и когтями.

– Где?! – шипит она, чудовищным усилием воли не позволяя себе перейти на крик. – Где накладные и деньги?!

– Что? – переспрашиваю я, как бы не понимая.

– Где деньги? – орёт она, не в силах больше сдерживаться, и у меня возникает такое чувство, что от этого крика сейчас взорвутся все лампочки и разлетятся стёкла в окнах, как в каком-нибудь фильме ужасов. – Где деньги и накладные?

– Накладные на столе, – спокойно и немного обиженно замечает Гусынина, – а деньги в кассах. Мы сегодня кассы ещё не снимали.

– Ты! – задыхаясь, Лида хватает меня за ворот. – Будешь у меня пыль глотать! Шутки тебе? Думаешь это всё шутки?!

– Я думаю… – спокойно, без тени усмешки, говорю я и смотрю ей прямо в глаза. – Я думаю, что вы себе чего-то навыдумывали, товарищ лейтенант. Ещё я думаю, вы ищите махинации, там где их нет, и где люди самоотверженно работают от зари до зари. А ещё я думаю, что вы хотели, чтобы я оболгал честных тружеников ради ваших грязных целей. Так что, я могу предложить вам только это. И это, хочу подчеркнуть, не шутка. Вот вообще не шутка. Это прям очень и очень серьёзно.

Я достаю из кармана аудиокассету японской фирмы Maxell и протягиваю её Лиде. В комнате становится тихо, а из приёмника льётся грустный голос Льва Лещенко:

«Тебя я услышу за тысячи вёрст.

Мы нежность, мы нежность, мы вечная нежность друг друга…»

А потом Анна Герман подхватывает и они продолжают уже вместе:

«Мы нежность, мы нежность, мы вечная нежность друг друга…»