Это было что-то вроде оранжереи или зимнего сада. Но понял это Колосов, лишь когда подошел совсем близко, проследовав мимо клумб и куртин, заполненных синими, желтыми, розовыми и фиолетовыми цветами, названий которых он знать не знал. Цветник был красив — гораздо красивее и этого голого двора, и помпезного дома, такого немецкого и чужеродного на берегах старушки Клязьмы. Цветы на клумбах были подобраны с удивительным вкусом — цвета плавно переходили друг в друга, создавая впечатление причудливого рисунка.

Пластиковые автоматические двери оранжереи открылись, и на Колосова дохнуло душной влажностью. Рубашка мигом прилипла к спине.

— Вы? Очень хорошо, просто отлично. Пропустили вас сюда без задержек?

Из-за солнечного света, бившего сквозь огромные окна и стеклянную крышу, Колосов на секунду ослеп. «Неужели он тут живет, этот «блатной»? Неужели это все его?»

— Я попросил, чтобы вас пропустили ко мне беспрепятственно.

Балмашов шел ему навстречу — белое пятно на фоне солнечных витражей и зелени. Колосов достал из кармана куртки темные очки — так-то лучше. И разглядеть можно собеседника. Белые брюки, белая вязаная кофта с засученными рукавами. Слишком большой, бабский вырез на полгруди, прикрытый намотанным на шею белым льняным шарфом. Белые мокасины. Как тени, следовали за Балмашовым двое рабочих в синих комбинезонах: китайцы. У обоих руки были заняты горшками с какой-то флорой, похожей то ли на мох, то ли на разноцветные лишайники.

— Привет, привет, — хмыкнул Колосов. — Недурной денек выдался. Ну что, прокатимся на место покушения?

Балмашов смотрел на него оценивающе, словно примерялся к чему-то. Убрал со лба упавшие волосы, кивнул:

— Сейчас поедем, только здесь вот закончу. — Он обернулся к китайцам и быстро сказал им что-то… по-французски.

Где, скажите, в Подмосковье изъясняются с гастарбайтерами на языке Вольтера и Расина? Колосов аж сдернул черные очки. Оранжерея… Она была большой и душной, заставленной, засаженной тропическими растениями. Но не это главное — главным было огромное южное окно, возле которого стояли алюминиевые стремянки. И вот его, это окно, точно бархатистый занавес, закрывало почти до половины гигантское панно, собранное, скомпонованное опять же из растений изумрудного, темно-зеленого, болотного, пепельного и малахитового оттенков. У Колосова дух захватило — он внезапно увидел, каким многообразным, сочным, волшебным может выглядеть самый обычный зеленый — цвет травы, цвет листьев.

— Что это вы делаете? Вот это? — спросил он.

— Нравится?

Колосов кивнул, наблюдая, как китаец, получивший указание по-французски, по-кошачьи ловко, без рук вскарабкался на самый верх стремянки и начал прилаживать горшки с мхами в самом центре панно, то и дело вопросительно оглядываясь на Балмашова.

— И что это такое будет?

— Так, небольшая безделица, подражание непревзойденным классическим образцам, — ответил Балмашов. — Владелец этого дома заказал инсталляцию в виде зеленой стены.

— Владелец? Разве не вы здесь владелец?

— Я? Да что вы, — улыбнулся Балмашов. — Нет, я тут простой наемник. А хозяин в отъезде. Гурнов — слышали такую фамилию? Наверняка слышали, когда про алюминий или про Куршавель говорят, всегда его, бедного, всуе поминают. А это его подмосковная вотчина.

— А вы его преданный садовник? — саркастически хмыкнул Колосов.

— Я преданный флорист.

— Это что, профессия такая? Вы говорили — художник-оформитель. — Колосов снова хмыкнул. Флорист — это цветовод, что ли? Ботаник-любитель? Только ботаников нам и не хватало для полного счастья. — А домок-теремок сей часом не из Баварии по кирпичику вывезен?