Опыт публичных выступлений у него был немаленький, особенно, там, в будущем. Стихи надо было читать, как защитную речь: громко и проникновенно, но обращаясь к публике так, словно это дружеский разговор за чашкой чая.

Нигде не сбившись, дошел до последних терцетов, где челн Харона пристает к берегам «Ада»:

— Прекрасно, — сказала мама́. — Но стихи обрываются на полуслове.

— Автор не смог закончить перевод, — объяснил Саша.

— А что с ним случилось? — поинтересовалась она.

— Арестовали.

Папа́ насторожился.

— Кто автор? — спросила мама́.

— Сергей Фёдорович Дуров, — сказал Саша.

Папа́ смял салфетку и бросил на стол.

— Алёша нашел, за кого попросить! — буркнул он. — Ты хоть знаешь, кто такой этот Дуров?

— Талантливый поэт и переводчик, который имел неосторожность посещать литературные вечера по пятницам, — сказал Саша.

— Литературные вечера! — повторил папа́. — У него был отдельный кружок, у твоего Дурова!

— Папа́, а создание литературного кружка — это какая статья? — спросил Саша.

— Саша! Не литературного, а вполне политического, — возразил царь. — Они планировали восстание и обсуждали, как вести пропаганду в народе, чтобы его на это восстание поднять.

— Подняли? — спросил Саша.

— Слова сами по себе могут быть опасны!

— Не думаю, — упрямо возразил Саша. — Судить за слова — это все равно, что за намерения судить. По римскому праву намерение не может считаться преступлением.

— Там не одни намерения, — сказал папа́. — Петрашевский у себя в имении фаланстер выстроил. Правда, крепостные его спалили.

Саша порылся в своей памяти. А! Фаланстер — это такой Дом культуры в коммуне, с библиотеками, мастерскими, холлами и бальными залами.