— Саша! — возмутился папа́. — Как он смеет учить нас, как нам воспитывать своих детей!

— Его это прямо касается, — заметил Саша. — Он же объяснил. Александр Иванович еще не вышел из российского подданства?

— Нет, но давно игнорирует все приказы вернуться, — сказал царь.

— Ну, это понятно, — усмехнулся Саша. — Не всякий добровольно вернется в Алексеевский равелин. А знаете, что в этом самое прекрасное?

— Прекрасное? — переспросил царь.

— Конечно, — кивнул Саша. — Господин Герцен ведь не пишет «республика или смерь», даже «конституция или смерть» не пишет, более того монархия, даже самодержавная, для него вполне приемлемый вариант, а вся проблема в том, чтобы правильно воспитать Никсу. И, если результат ему понравится, и Николай Александрович выйдет мирным, интеллигентным, начитанным и умеющим пользоваться микроскопом, то Александр Иванович встанет по стойке «смирно» и построит всех своих читателей.

— Ты предлагаешь плясать под дудку этого мерзавца? — спросил царь.

— Я предлагаю к нему прислушаться, — сказал Саша. — Ну, почему он мерзавец? Человек за нас буквально болеет душой. Идея с Московским университетом мне вообще нравится.

— У нас не так спокойно, как в Оксфорде, — заметил папа́. — В Харькове недавно были студенческие волнения. А до того в Киеве, Москве и Петербурге.

— А почему? — спросил Саша. — Почему в Оксфорде нет, а у нас есть?

— Потому что у нас считают, что университет не для того, чтобы учиться, а для того, чтобы безобразничать. В Харькове студенты были высланы из города за пьяный дебош.

— На этот эпизод Герцен намекает? — спросил Саша. — Как я понял, брат Николая Васильевича возглавляет Харьковский учебный округ, и он поддержал преследования студентов.

«Мы знаем за ним одну добродетель — писал Герцен о Зиновьеве, — нежную любовь к брату, которого он всеми неправдами вывел из каких-то смотрителей смирительного дома в попечители Харьковского округа и отстоял его против правых студентов».

— Папа́, а почему Александр Иванович считает, что правы были студенты? — спросил Саша.

— Потому что у него любой бунтовщик прав, — поморщился царь. — Были случаи, когда была неправа полиция, мы разбирались. В Киеве я лично разжаловал полковника, оскорбившего студента, но не здесь. Николая Васильевича упрекнуть не в чем.

— Я предпочел бы посмотреть на это изнутри, — заметил Саша. — А для этого надо там поучиться.

— Ваши жизни слишком дороги для этого, — отрезал папа́.