— Мы тебя уже били, — безрадостно узнал Груню Олигофрен. И сплюнул. — В прошлом месяце. Зачем ходишь?

Груня пожал плечами. Он сам не знал, зачем ходит. Ну, ходит и ходит. Кому какое дело? Он не только сюда, на свалку, он вообще ходит. Вот ходит, пока ходится. Может, привычка.

— Ты чё? Ты чё? — сразу заволновался и побагровел Олигофрен, любивший вникать в сложные проблемы, за что и получил такое красивое прозвище. — Трудно тебе изменить привычку?

Олигофрен как бы не понял Груню, он даже как бы изумился высказанному вслух предположению Груни. На самом деле побагровевший от непонимания Олигофрен просто-напросто красовался перед своими подружками.

— Ты чё, падла? Тут Родине изменяют каждый день, а ты привычку не можешь.

За сутулой спиной явно невыспавшегося, злого, зато всегда сытого Олигофрена сладко и маняще курились легким нежным дымком необозримые и таинственные пространства Большой городской свалки. Тревожно орало воронье. По злым глазам Олигофрена, посверкивающим, как новогодние елочные игрушки, и по жадным мутным глазам его хихикающих паскуд-подружек Груне сразу стало понятно, что этим нелюдям есть что терять и что они вовсе не собираются это терять.

Короче, бомж Груня сразу понял, что лупень Олигофрен и его паскудные подружки и в этот раз встанут перед ним, как неизвестные герои перед прорвавшимся к городу фашистским танком.

Такие вот буки-козлики. Обидно. Даже не обменялись новостями.

Груня любил обмениваться новостями. По утрам, встречая своих оборванных приятелей, с которыми он выпивал то на железнодорожном вокзале, то в Первомайском сквере, то просто на набережной у Коммунального моста или в саду имени Кирова, Груня с интересом обменивался всякими мелкими и крупными городскими новостями.

Город большой. Паскудный. Новостей много. Например, в пельменной на Красном проспекте кто-то неизвестный отобрал у посетительницы двести тысяч рублей. Хорошая работа, одобрительно кивнул Груня. Сам бы он, несмотря на врожденную наглость, никогда не посмел бы напасть на посетительницу пельменной. Струсил бы.

А два родных брата, с одобрением узнавал Груня, старые бомжи Соскины, ступив на жиганскую тропу, зверски избили пожилого сторожа крутого магазина «Искра». Ничего братанам Соскиным в магазине не обломилось, но пожилого сторожа они избили. И поделом. Паскуда сторож «Искры», говорят, не покупался даже на бутылку.

Груня крепко осуждал презрение сторожа «Искры», испытываемое им к бомжам, но сам, пожалуй, не смог бы его избить. Тем более зверски.

А знаменитый ларек на улице Добролюбова наконец сожгли Недели три ходили к ларьку бомжи Ивановы, которые не братья, а просто однофамильцы (так о них говорят), и упрямо выпрашивали у хозяина немножко водки. Или немножко денег. Или немножко жратвы. Хозяин-паскуда ничего не давал. Вот Ивановы, которые не братья, и сожгли наконец знаменитый, никому того не сдававшийся ларек. Впрочем, так и не сдавшийся.

И сжечь ларек Груня не смог бы. Побоялся бы. Но должное Ивановым. Тоже хорошая работа.

А Лешка Истец, по слухам, окончательно перестал которые в скором времени должны принести городу и стране полное и окончательвсех проблем и такое же полное и окони расстройства вырезал на семью из трех человек искал деньги Понятно, не чтобы кумалиновый пиджак и в таком виде, да еще маскарманами, набив перед оперподземный переход конечно… Просто, говорят, было ночей подряд, к суровые в голосами Лешка, и плохо,

и Но возьми драгои Груня, Истцу цены бы не Это только так говорят, не что удачливым, мол, Любят! И как. Удачливого челобез всяких споров принять даже городской

любил новости.

встретил кореша, так «Слышь… Дядя Ну какой?. Не помнишь, что ль? В Инюшке утонул… Долго ли.

Да как утонул? Он плавать не умеет»

«А ты знаешь?»