— Вы англичане, моряки? — спросил строго Уишборн, сделав один шаг к толпе.

— Разве это не видно? — весело ответил одетый в комбинезон. — Вся команда «Галифакса» здесь. Только якорная вахта осталась на борту.

— Что у вас, англичан, общего с этими грязными дикарями, с желтыми и черномазыми лодырями?

Уишборн растягивал слова, как истый выпускник Оксфорда. Он проводил черту между собой и этими парнями в комбинезонах.

— Видите ли, мистер, как вас там… — начал было дружелюбно моряк, подходя к Уишборну, но Джемс Уишборн посмотрел на него так, будто снова провел черту между собой и моряком, переступать которую не рекомендуется. Он вздернул заносчиво подбородок и внезапно разозлился.

— Какого дьявола вам здесь нужно? Немедленно отправляйтесь на свою лоханку. Это говорю вам я, Джемс Уишборн! Вы слышали здесь эту фамилию?

Уишборн теперь уже словно откусывал и отплевывал слова. Но моряк не двинулся, спокойно, не вынимая рук из карманов, разглядывая стоявшего перед ним низенького, полненького плешивого человека, похожего на благочестивого разбойника.

— Чистенький, сытенький, — сказал моряк, а другой, с льняными усами, щелкнул языком:

— А дать бы ему «большую молитву», как думаете, ребята, что бы от него осталось?

Уишборн случайно слышал однажды о «большой молитве», каменный плите в полтонны весом — ею матросы скребут палубу для чистоты. У него вспотела даже лысина, и он заорал:

— Ну, живо! Марш отсюда, или я вызову полицию! Какое вам дело до какого-то Ленина?

Тогда отделился от толпы морковный коротышка.

— Я, надо вам сказать, плаваю двадцать лет, я оброс ракушкой, но, когда меня выбросили с работы, я плакал по-настоящему, — грустно сказал он. — А второй раз заплакал, когда умер Ленин. Не троньте Ленина, сэр, этого мы вам не позволим. И потому мы с ними, — посмотрел он на араба докера, на китайца и на малайского студента.

— С ними? — издевательски пожал плечами Уишборн. — Но вы же англичанин.

— Нет. Я с другого острова.

— Ирландец? Тогда все понятно.

— Я англичанин, — вмешался в разговор белоусый. — И я услышал про Ленина, когда был безработным и жил на пособие. Когда мы от голода становились плоскими, как камбала, нам давали бесплатно горячую похлебку. Хитрые собаки! Задабривали нас, чтобы потом натравить на русских рабочих и на Ленина. А теперь вы, мистер, натравливаете нас на этих парней? — хлопнул по плечу араба докера. — Но мы не ваши собаки. Не получится, ваша милость.

Уишборн хватил пересохшим ртом горячий, густой от запахов толпы воздух. Он понимал, что проигрывает. Надо было как-то с достоинством выйти из игры. Он повернулся, чтобы снова залезть в машину, но тут неожиданно в игру вступил Крэг. Пес все еще рычал, все еще дыбил шерсть, не спуская налившихся кровью глаз со штанов докера. И, не выдержав, с воем кинулся на араба, вцепился в засаленную штанину, рванул, не разжимая пасти. Собачьи клыки вцепились, видимо, и в человечье мясо. Араб болезненно вскрикнул и шатнулся назад, в страхе закрыв ладонями лицо. А вместе с ним и стоявшие рядом люди начали испуганно пятиться. На какой-то миг их души смял темный, необъяснимый, унаследованный от предков страх перед белым человеком и собакой белого господина. А Уишборн закричал, ликуя и хохоча:

— Молодец, Крэг! Грызи, рви их на кусочки! А завтра мы сделаем из них похлебку, которую даже свиньи жрать не станут!.. Фас, Крэг, бери!

Повинуясь приказу хозяина, собака вновь кинулась в толпу. Но не допрыгнула до оробевших людей. Тяжелый морской сапог ирландца, метко нацеленный в голову пса, отбросил его назад. Крэг трусливо, по-щенячьи, заскулил и кинулся в машину, едва не сбив Фарли.