Время от времени в ее комнату проникали странные существа и пытались ей помешать, сорвать ее план: семейный врач, школьный психолог, учительница. Они сидели у ее кровати и разговаривали с ней «по душам», но она не слышала ничего, потому что это был не голос Эйтана, а потом в соседней комнате начались перешептывания, разговоры о госпитализации, но мать решительно возражала. Ирис смутно помнила, как были перепуганы ее братья-близнецы, и Йоав, более впечатлительный, иногда заползал к ней в постель и умолял ее очнуться, прийти в себя, но что ей за дело до его мольбы, что ей за дело до всех! Отпустите меня, хотелось ей сказать им, отпустите меня, как я отпустила вас! Вам кажется, что это трудно, но это так легко. Это иллюзия, будто отпустить труднее, чем держать и держаться. Едва это поймешь, ты словно вкусил от плода с Древа познания и ощутил отвратительный вкус бессмысленности: пути назад уже нет. Потому что нет смысла пить и есть, нет смысла мыться и нет смысла одеваться, нет смысла выходить и входить, нет смысла работать и учиться, нет смысла жениться и рожать детей.

Ирис до сих пор не знала, как выжила. Видимо, в капельнице, которую ей поставили, когда она была уже слишком слабой, чтобы сопротивляться, было немного эликсира жизни, потому что в конечном итоге врачи сумели вытащить ее из пропасти горя, влив в вены необходимый для выздоровления минимум. Словно младенец, который учится ходить, она вновь приобретала почти полностью утраченные жизненные навыки и медленно и осторожно возвращалась в мир. Но в нем отсутствовал Эйтан Розенфельд, и потому это было скорее не возвращение, а знакомство с другим, довольно пустым миром, не вызывавшим никаких эмоций. Лишь элементарный импульс делать то, что ей велели, вытягивал ее из одного дня в другой. Потом к нему добавился импульс делать все это как можно лучше, а к нему стали добавляться новые побуждения и оттенки, мир все больше наполнялся. Но сейчас, когда Ирис снова втискивалась в то же самое крошечное пространство на парковке, словно поджидавшее ее с прошлого раза, ей показалось, что все это было лишь иллюзией.

Стиснув зубы, она форсировала коридоры, будто бурные реки, с отчаянно бьющимся сердцем быстро, несмотря на боль, карабкалась по горным уступам лестниц, чтобы не упустить время, то и дело поглядывая на часы, словно ей назначена встреча. Был уже почти полдень. Он тоже сейчас смотрит на часы, думает, когда она придет? Как она попала в этот странный раскаленный коридор с окнами, выходящими на покрытые лесом горы, который, именно сейчас, когда она так спешит, никуда не ведет, и ей пришлось вернуться и спросить дорогу у других посетителей? В прошлый раз ее вел Микки, и путь был намного короче, и в своей наивности она даже не задавалась вопросом, как ему удается так хорошо ориентироваться. Но вот стрелка, указывающая прямо, и она пошла прямо, вот стрелка, велящая свернуть, и она свернула. Ну вот, это здесь, она дошла до него, взвинченная, потная, задыхающаяся – видимо, такими и являются на свидание с прошлым.

Но его дверь была закрыта, а перед ней собралась длинная очередь: множество людей рассчитывало на его помощь. Как ей прорвать эту блокаду боли, как проникнуть внутрь? Ведь ни один из ожидающих не уступит ей своего вожделенного талончика, а ее очередь подойдет нескоро – почти через две недели. Ирис колебалась у закрытой двери под суровым взглядом регистраторши: на деле все оказалось сложнее, чем представлялось. Может, попробовать заскочить на секунду, как только дверь откроется, – только дать ему знать, что она здесь, что это она? Но на нее сразу же все накинутся – люди, страдающие от боли, не слишком-то терпимы. Ирис вглядывалась в начало очереди. Ближе всех к двери сидела, уткнувшись в планшет, красивая полная девушка с пышными вьющимися волосами. К ней-то и обратилась Ирис – доверительным шепотом, точно к сообщнице по заговору против остальных ожидающих.

– Сейчас ваша очередь? – спросила она. – Вы позволите мне войти с вами на секунду? Буквально на одно слово, это для меня вопрос жизни, ладно?

Пораженная ее наглостью, девушка нахмурила брови, но ответила коротким сердитым кивком, явно злясь на Ирис и на себя – за то, что не смогла сказать «нет».

– Ладно, если только на секунду, – сказала девушка и снова уткнулась в планшет. Ирис, горячо поблагодарив ее, прислонилась к стене и уставилась на дверь и на имя, красующееся рядом.

Какое чудесное стечение обстоятельств! Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно, что она когда-нибудь окажется перед дверью с именем Эйтана! Но вдруг Ирис испугалась: ведь врачи иногда заменяют друг друга, не трудясь уведомить ожидающих в коридоре. Такое случалось с ней не раз, и поэтому она снова обратилась к девушке:

– Скажите, там ведь сейчас доктор Розен, правда?

Та уставилась на лампочку над дверью, а потом снова на планшет, словно ища в нем ответ.

– Вроде бы, – равнодушно ответила она.

Оказывается, ей это совершенно безразлично. Ирис снова поблагодарила ее, скосив глаза на экран планшета, – и замерла, узнав знакомый квадрат шахматной доски – старомодный, коричнево-кремовый, как доска ее отца. Как она раньше не сообразила туда глянуть! Наверняка это та девушка, девушка, о которой вчера рассказывал Микки, девушка с его работы, то есть, возможно, его любовница. Хотя это абсурд, она слишком молода и слишком красива, в этом коротком полосатом платье, зачем ей Микки? И все же, совсем не многие играют в быстрые шахматы в очереди к врачу, и совсем не так уж абсурдно предположить, что это Микки пристрастил ее к столь редкому хобби. Может, она не случайно откликнулась на просьбу Ирис? Может, это плата ей – за то, что одолжила ей мужа. Ирис снова обратилась к девушке.

– Вы играете в блиц? Мой муж тоже на это подсел, – прощебетала она, и девушка посмотрела на нее невидящим взглядом, вроде тех, которые устремлял на нее Микки, если прервать его в середине игры.

– Не сейчас, – пробормотала она, продолжая передвигать пальцами фигуры.

Ее кудри закрыли экран. Ирис рассматривала ее с тревогой. Она во вкусе Микки? А какой у него вкус, кстати? Нравятся ему худые или полные, маленькие или высокие, светлые или темные? Когда они встретились, Ирис была худой и с длинными волосами, но хотя за годы ее облик изменился, не похоже, чтобы его влечение к ней ослабло. До нее у него была совершенно другая подруга – кругленькая рыжая вертушка. Так что почему бы ему не увлечься этой девицей с карими глазами и гладкой кожей, в золотых сандалиях и ярко-алым педикюром…

Мгновение спустя Ирис забыла о ней и думать: дверь наконец открылась, и из кабинета вышла седая старушка с кипой бланков. Один из них выскользнул и упал на пол, Ирис нагнулась его поднять и, выпрямившись, оказалась лицом к лицу с ним: его глаза смотрели на нее с немым вопросом, а складка между бровями становилась все глубже.

Она медленно пошла к нему, сделала шаг, или, может, два, длинные до бесконечности, – потому что она не умеет ходить, только сегодня она впервые встала с постели, и ей нужно всему учиться заново, – и, протянув к нему руки, заключила его в дрожащие объятия, хотя дверь была открыта, и девушка встала в дверях, готовая защищать свою очередь. К ее изумлению, он ответил, его руки обхватили ее спину, и Ирис спросила: «Это ты, правда?» – потому что не видела его лица, а он не сказал ни «да», ни «нет», только шепнул: «Подожди меня» и проводил ее до двери, и она, как во сне, села на стул, освободившийся после только что вошедшей в кабинет девушки, по-прежнему дрожа и все еще ощущая ладонями касание его холодных пальцев. Ирис скрестила руки, пряча его прикосновение. Она сидела и ждала, и это происходило снова и снова: она медленно шла к нему с протянутыми навстречу руками, снова соединяла их на его затылке, снова спрашивала: «Это ты, правда?» – и только конец менялся: он говорил то «Подожди меня», то «Не жди меня», то провожал, то прогонял, как тогда: «Мне надоела эта тяжесть, я хочу жить». Ирис сидела не шевелясь. Вошедшая вместе с ней девушка уже вышла, с любопытством глянув на нее, за ней вошел худющий мужчина в люминесцентных кроссовках, едва переставлявший ноги – какой уж тут кросс. Вот и он уже вышел с кучей рецептов и направлений, за ним вошла женщина примерно ее возраста с голым черепом. Она, конечно, напомнит ему о матери. Выгонит ли он ее из кабинета, заявив, что хочет жить?

Удивительно, но женщина действительно задержалась там дольше других, а когда вышла, на ее лице еще теплилась бледная улыбка. Следующим был старик в сопровождении нетерпеливой дочери. Все это время Ирис сидела не шевелясь и не открывая сумочку, хотя оттуда время от времени подавал голос телефон. Она ждала, как он просил, и даже если он не просил бы, она все равно бы ждала, возможно, даже не его, а своего прошлого, которое отчасти было и его прошлым. Теперь ей казалось, что все, что бы она с тех пор ни делала, ни переживала и ни чувствовала, не смогло превзойти этого прошлого.

Бывает, жизнь движется вперед, шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком, достигает своей вершины и утверждается на ней, и, когда начинается спуск, он уже вполне ожидаем и естествен. А бывает, идет, как у Ирис, под уклон с самого начала, потому что пик был очень ранним. Теперь она это поняла, а в сущности, догадывалась и прежде. Тогдашнюю девушку и нынешнюю женщину почти ничего не связывало. Шаткой конструкции между ними недоставало опоры. Эта опора находилась там, за закрытой дверью, от которой Ирис не могла отвести взгляда.

Как странно, что он не выходит! Неужели он ее боится? Глянуть бы на него хоть одним глазком! Вот бы его вызвали в другой кабинет на консультацию, как в тот раз к ней. Как она лежала там, словно выставленная напоказ! Узнал ли он ее и поэтому бежал в такой спешке? Вернулся ли в тот вечер домой и рассказал жене, что встретил любовь своей юности? «Ты не поверишь, кого я видел сегодня в клинике! Мою первую, ту, которую я бросил, я едва узнал ее, так она изменилась…»