— Ты что там, богу молишься? — закричал мне Чулков. — Подставляй голову фрицу! Она у тебя не одна!

Впервые я так близко видел убитого и не знал, что же мне с ним делать.

После грозного напоминания Чулкова — возвращаться в окоп — я очнулся. Перекинулся через бруствер и, вздохнув, стал набивать опустевшие диски, выгребая из ящика последние патроны.

Передышка оказалась недолгой. Опять усиливался огонь по нашей обороне. Потом из леса выползли танки, а за ними побежали автоматчики. Все начиналось сначала.

Казалось, что немцы и на этот раз бросили на наши окопы все, чем они располагали, чтобы стереть нас с лица земли. Но роты, отбивая атаку, не дрогнули. В самый напряженный момент над нашими головами и позади нас, над селом, закружились фашистские самолеты. Их было много. Чулков обычно считал стервятников, а теперь только взглянул на них, выругался и показал мне рукой, куда надо смотреть, — на поле, впереди окопов. Все вокруг грохотало, тряслось от разрывов бомб. Казалось, что после такой обработки нашей обороны в живых останется мало. А тот, кто уцелеет, вряд ли сможет оказать какое-либо сопротивление. Но наш узкий глубокий окоп, выдолбленный в мерзлой земле по проекту Чулкова, оказался неуязвимым и помогал нам не только выжить, но и выстоять. После бомбежки окоп совсем затерялся среди воронок, и теперь с той стороны его было трудно отыскать на пригорке даже в бинокль. Это было нам на руку.

Оживали и наши соседи справа и слева от нас, хотя и чувствовалось, что ряды батальона редеют.

— Оставайтесь пока на месте, — вылезая из окопа, сказал комбат. Чуть пригнувшись, он побежал к уцелевшему каким-то чудом дому, на свой КП.

Потом, когда поступил приказ и мы с Чулковым уже отходили, оказалось, что от большого села осталось всего пять-шесть домов, в том числе и тот, который стоял за нашим окопом. Чулков шел впереди с пулеметом на плечах. Я нес диски в коробках и удивлялся новому своему открытию. Когда идешь во весь рост, все вокруг выглядит по-другому, чем из глубокого окопа, обстреливаемого минами, снарядами, пулеметными очередями.

Громыхание переднего края постепенно отдалялось. В голове бродили нестройные мысли, обгонявшие одна другую, — все виденное и пережитое за последние дни, и в особенности за время боя, перемешалось и искало выхода.

— Ты аттестат успел получить? — спросил вдруг Чулков.

— Получил.

— Я тебе выдам еще один. Молодец! Теперь тебе сам черт не страшен. Страшнее не бывает. Окрестились мы нынче.

Эти слова растрогали меня. Хорошо, что в темноте Чулков не видел моего лица, по которому катились слезы. Я их быстро вытер рукавицей и старался не отставать от него.

По полям и болотам шли мы на новый рубеж обороны. Я попытался заговорить с шагавшим рядом со мною военфельдшером и выяснить у него, долго ли нам еще идти, но он тоже ничего не знал или не хотел говорить.

Только под утро 2 декабря батальон занял оборону у двух, рядом расположенных, небольших деревень. Впереди нас был глубокий противотанковый ров. На рассвете Чулков, осмотревшись вокруг, отметил, что позиции наши неплохие.

— Нам-то от этого легче не будет, — рассуждал он вслух, — но бить сподручнее. Полезут ведь напролом, тут ему ближе всего до Москвы!

Остатки батальона готовились защищать новый рубеж.

Через несколько дней я прочитал в газете, что 6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери.