— Всё по честному, — говорю я дому. — Согласись, я не смогу родить тебе наследника, если меня убьют. А Виктору я ни на грош не верю. Но… отказаться от малышки не могу. И уж прости, доверять стопроцентно Черкесу я не могу тоже, сколько бы оргазмов он мне не подарил, какими бы красивыми не были его глаза… Я могу рассчитывать только на себя. И на тебя. Ты каменный, а камень не предаёт. Ты меня спрячешь, а потом выпустишь. Тебе не привыкать отпускать своих детей, ты же знаешь, они возвращаются… И мой ребёнок вернётся. Наш.

Дом снова молчит, но я уверена, что он слышит меня. Так же, как по какой-то глупой дурости уверена в том, что беременна. Смешно, не правда ли? Но камень тащить все равно придётся, сам он не сдвинется. Ничего, я уверена, что у Черкесова чертовски крепкие детки, и вылезет из меня плод прошлой ночи не раньше, чем через девять месяцев. Конечно, если меня не убьют.

Время близится к обеду, поэтому возвращаюсь к себе. Ирма уехала, а вместе с нею обеды и ужины со свечами и столами, накрытыми накрахмаленными скатертями, готовы состязаться в белизне с альпийским снегом. Поднос стоит на столе, а ем я, поставив тарелку на колени. Какая разница, кроме кота никто не видит, а он меня не любит, и отказался идти со мной в светлое будущее.

После обеда выясняется неожиданное — я не заперта. Этим я сразу же пользуюсь. Я брожу по дому, хочу изучить его полностью. Я могу и не добежать до подземелий. И да, со мной будет ребёнок… Я должна изучить каждый закоулок, каждый коридор. Беда только в том, что дом огромен и хаотичен, в нем нет никакой системы. В нем можно было бы целый день бродить. Зато я нахожу высокие запертые двери и догадываюсь, что они ведут туда, в то крыло. Если я с девочкой уйду к себе, там перебегу через подземный ход, никому и в голову не должно прийти икать меня там. А потом мы уйдём. Что-то мне подсказывает, что потом не будет ничего хорошего.

— Ищешь, что плохо лежит? — спрашивает Агафья.

Она вытирает пыль. Я прекрасно знаю, что в её распоряжении несколько человек прислуги, и она совсем не обязана утруждаться. За мной, что ли следит?

— А самое важное я у вас уже украла, — мило улыбаюсь я.

Старуха упирает руки в бока, смотрит на меня изучающе. Думает. А я думаю о том, что уж вот по старухе то точно скучать не буду.

— Ты Ирме задурила голову, — наконец говорит она. — Ирма добрая. Чистая. Настоящей жизни не видела. А я хлебнула, я знаю, что почем. И меня ты не проведёшь. Я знаю, что ты улыбаешься, а самой глаза чернющие… плохое бы задумала.

— Что я задумала, тебя не касается! — не сдерживаюсь я. — Давай, иди, скажи ему!

Она поджимает губы, разворачивается и уходит, наконец. Оставляет меня наедине с домом. Я на первом этаже, в самой старой его части. Этот коридор узкий и длинный, тёмный, отделанный дубовыми панелями. Я иду и провожу по ним ладонью. Мне всего хочется коснуться. Потом поднимаюсь на галерею, на которой так недавно играла на скрипке, вглядываюсь в лица предков Черкеса. Нахожу отца Ирмы — Богдан удивительно на него похож. У них я тоже прошу прощения за своё предательство, и кажется, что все они смотрят на меня осуждающе.

— Лиза плохая, — говорю я.

А мама бы сказала, что я поступаю правильно. Что главное это семья. На втором месте — выгода. Ещё безопасность. Это три кита, на которых стояло наше семейство. Мы бежали всю свою жизнь, а теперь я наконец нашла место, в котором не жалко и умереть, а мне снова бежать нужно. Обидно.

Ближе к вечеру мне становится скучно. Я могла бы спуститься в подвал, но страшно — вдруг придёт дед с внучкой, а меня нет? Или Черкес вернётся. Я склоняюсь по дому без дела, и наконец со скуки нахожу Агафью. Она в парадной столовой. Раскладывает серебро на белоснежной скатерти, аккуратно подворачивая полотняные салфетки. Парадная столовая это образец великолепия, и даже Ирма ни разу не просила в ней накрыть.

— У нас что, праздник?

Агафья одаряет меня тяжёлым взглядом, но я спокойно его выдерживаю. У меня иммунитет, так легко меня не проймешь. Она вздыхает, понимая, что так просто я не отвяжусь и говорит.

— Хозяин велел тут накрыть. Ума не приложу, зачем, никто здесь отродясь не ел. Ирма говорит, что эта столовая для самых праздничных случаев.

Мне тревожно. Ужасно тревожно. Теперь мне кажется, что все случится сегодня. Даже возможно, сейчас уже происходит что-то непоправимое, а я не знаю. Тревога не даёт сидеть на одном месте, я несусь ко входным дверям, огромным, двустворчатым, из массивного чёрного дерева. И я торчу там, смущая периодически проходящего мимо охранника целых сорок минут. А потом Богдан, наконец, возвращается. Я бросаюсь к нему, а он такой холодный с мороза, словно всю дорогу пешком шёл, прижимаюсь, утыкаюсь носом в ткань пальто, вдыхаю запах туалетной воды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍