— Все равно догоню! — сердито рыкнула я, видимо, из извечной женской солидарности за все неправедно задранные подолы. — И отметелю показательно, дабы впредь неповадно насильничать стало. А коли вы устали, так я она дальше пойду.
Друзья возмущенно зароптали, отказываясь отпускать меня на очередные авантюры в одиночку.
— Место здесь худое! — поджал губы Ратибор. — Загнала ты песцовых охотников на Охранную гряду, за которой тропа к Небесным вратам начинается. Никто сюда соваться не отваживается. Дед Онисим один раз забрел — так вернулся еле живой, обожженный весь, едва-едва его Гала выходила.
— Почему обожженный-то? — подивилась Кристина, пожалуй, к моему великому изумлению, даже весьма довольная своими приключениями. Зато теперь моя подруга получила обоснованный повод горделиво задирать нос, красуясь перед по уши влюбленным в нее Антонио. Вон, мол, какая я роковая девушка — меня мужчины крадут, в меха бесценные заворачивают. Так что цени меня теперь, дурень, и люби до гробовой доски!
— Олгой-Хорхой охраняет подступы к Вратам, — тоненько подсказала Гала из-за широкой спины жениха, — и никого в оное место заповедное не пускает, клубами огня отгоняет!
— Кто? Червь из фантастического романа… — икнув от недоверия, начала я.
Но низкий, утробный рев неожиданно гулко раскатился над горной грядой, эхом отражаясь от огромных валунов.
— Нарвались… — стиснул зубы враз заробевшийРатибор.
Глава 2
Вам приходилось когда-нибудь жалеть своих друзей, переживать за их благополучие, бояться за них? Думаю, что каждый из нас, имеющий близких людей, знаком с подобным чувством. Если в беду попадает друг, то слишком многое, до сих пор надежно скрываемое в тайниках твоей души, выплывает наружу. Тогда отбрасывается прочь трезвый расчет и отметаются любые колебания, теперь уже не имеют значения деньги и прочие материальные ценности, срываются защитные маски, забываются роли и приоритеты. Подобная страшная беда превозмогает все, особенно в том случае, если становится общим несчастьем, общим горем. Мы — люди, и именно умение сопереживать, сострадать близкому или более слабому отличает нас от примитивных животных. Именно поэтому так уместно смотрелись в момент волнения и топор Феникса, и обморок Алехандро, и слезы Антонио. То были переживание и радость, причем не за себя, а за меня, за их близкую подругу. Помнится, еще в нашей школьной бытности Учитель внушал мне одну немудреную истину: пожалеть поверженного противника способен и враг, чтобы подчеркнуть свое великодушие и превосходство, а вот друг является подлинным только в том случае, если он не поддается зависти, а умеет бескорыстно радоваться твоим удачам — не меньше, чем своим собственным. Друг и жалеет, и радуется за тебя, и переживает горе вместе с тобой. На то он и друг!
А можно ли пожалеть врага? Не припомню, чтобы нечто похожее водилось у всемогущих богов, все равно каких — египетских, греческих, римских. Да, нужно воздать им должное — боги умели проявлять снисхождение. Но прощать… Нет, на подобные эмоции они не разменивались, а при каждом удобном случае мстили, причем мстили жестоко и безжалостно, мстили за каждый проступок и каждую мелочь, даже не предоставив провинившемуся малой толики времени, чтобы раскаяться и измениться. Они мстили людям за зависть, за гордость, за трусость, за самолюбие, за глупость и за похоть. А ведь если разобраться — все это привычные, распространенные, сплошь и рядом встречающиеся человеческие слабости. Хотя можно подумать, боги сами не грешили точно таким же образом… Грешили, еще как грешили. Просто зачастую то, что скрываешь в самом себе, ты начинаешь рьяно клеймить в том, кто слабее других или зависим от тебя. А называется это неприглядное качество весьма некрасивым словом — лицемерие. Искорени порок первым, пока тебя не заподозрили в том же, не выявили ту гнусность, коей привержен ты. Вот так, боясь утратить свой высокий статус, боги стали лицемерными и безжалостными. Опасаясь критики, боги стали необъективными. Для них существует всего лишь два мнения — их личное и неправильное. Считается, что бог всегда справедливо взвесит деяния человека и воздаст ему по заслугам. Но где гарантия того, что бог рассуждает беспристрастно? А вдруг богу не глянутся твои веснушки, рыжие волосы или плебейский нос картошкой? Поэтому нередко случается так — мы буквально из кожи лезем, совершаем кучу благих дел, а в ответ слышим очередную высокомерную сентенцию: «Ну не нравишься ты мне, мужик, не нравишься, и все тут!» — изреченную придирчивым небожителем. Ох, как часто торопились предусмотрительные герои древности заручиться поддержкой какого-нибудь ленивого обитателя Олимпа, чтобы с его помощью завоевать Трою, украсть красавицу Елену или отчебучить нечто покруче. А самим-то, без страховки, без божьего промысла и шулерской подтасовки судьбы — слабо, что ли, оное содеять? Выходит — слабо! М-да, в одиночку, пожалуй, только авгиевы конюшни и удается вычистить, да и то лишь в том случае, если ты ведешь свой род от какого-нибудь хоть завалящего, но бога! А простому смертному, значит, в жизни вообще ловить нечего? Вот поэтому-то и стремятся все смертные стать похожими на богов — научиться быть такими же холодными, капризными, ждущими поклонения. Но может ли подобный эгоистичный бог простить врага? Не наказать, не добить — просто помочь, понять и простить? Сомневаюсь… Ибо слишком уж сие бескорыстно: сделать врага другом! А зачем богам друзья? Боги — самодостаточны, одиноки и несчастны. Боги — не люди…
Чем дальше заводил нас жизненный путь, тем сильнее я понимала — меня форсированно готовили на роль божества, насильно навешивая на спину крылья и сантиметровыми гвоздями приколачивая на голову золоченый нимб. Но, признаюсь как на духу, мне все меньше и меньше хотелось становиться богом…
Наверно, поэтому я и не позлорадствовала, увидев морально сломленных песцовых охотников, со всех ног бегущих обратно, прямо на меня. Лица мальчишек — худые и грязные — красноречиво отображали крайнюю степень охватившего их ужаса. Первый из них отчаянно размахивал обожженной, покрытой волдырями рукой, а другой — с трудом приволакивал травмированную ногу, и мне стало искренне жаль тех, кого всего лишь минуту назад я мечтала наказать и проучить. Я поняла: негодные мальчишки столкнулись с кем-то опасным, с кем не смогли справиться сами, и посему — стремглав бросились за помощью к своему недавнему врагу, рассчитывая на помощь и милосердие. И я уже не смогла отказать им, несмотря на всю неблаговидность их прошлых поступков. Возможно, это было совсем не по-божески — помогать злодеям, но, кажется, очень по-человечески!
— Спаси нас, великая! — повалился мне в ноги один из охотников, запыхавшийся и измученный быстрым бегом. — Он сожрет, испепелит всех!
— Кто? — Я участливо протянула руку, помогая мальчишке подняться с холодной земли.
— Олгой-Хорхой! — лепетал несчастный беглец.
— Я вас предупреждал! — напомнил рассудительный Ратибор. — Нужно уходить, пока не стало слишком поздно, если наша жизнь нам еще дорога…
— Но мы же искали именно Небесные врата, — храбро усмехнулась я. — А по вашим легендам, чудовище охраняет это самое место. Я полагаю — глупо отказаться от того, что само плывет к нам в руки!
— Можно поискать другую дорогу, — предложил Феникс. — Более безопасную, хотя, надо ожидать, и более длинную…
— Поздно! — Алехандро встал рядом, прижимаясь ко мне своим крепким, надежным плечом. — Смотрите!