— А это что? — Он недоуменно повертел донельзя замаслившийся листочек бумаги, из которого только что извлек горку сэндвичей с майонезом. — Ничего не разберу, вроде стишки какие-то были! Тут играть, тут не играть, тут рыбу заворачивали… Ника, твое высокоинтеллектуальное творчество? — Он бросил листок мне на колени. Я брезгливо, кончиками пальцев подняла бумажный огрызок, вгляделась и… взвыла пожарной сиреной…
— Фен, гад, ты что с гимном сделал?
— Как это что? — отвлекся от сидра штурман. — Я его в карман куртки, согласно твоему приказу, прибрал, конечно, дабы не потерять ценный документ!
— А потом? — мрачно продолжила я допытываться.
— Потом… — Фен изобразил на лице напряженную работу мысли, — потом мы пошли в столовую, взяли бутики и… ик…
Он обалдело икнул, строя покаянную морду.
— Вот именно! — возмущенно рявкнула я. — Ты завернул в наш гимн эти проклятые куски хлеба с майонезом!
Змей с хохотом повалился навзничь, нещадно приминая нежные ромашки.
— Чего ржешь, жеребец стоялый! — Дракон долбанул друга по лбу металлическим ведерком со льдом. — Что мы теперь петь станем?
— Пить? — переспросил плохо расслышавший последнюю фразу Змей. — Сидр!
— Идиоты! — Я горестно возвела глаза к безоблачному небу. — И вот с вами-то я и полечу на Нимфею?
— Успокойся, никуда мы уже не полетим! — страдальчески нахмурился Айм. — Выгонят нас всех из Школы к чертовой матери за порчу ценного документа!
— Ой, нет, только не это! — приготовились зарыдать Дина и Нея.
Крися жестом фокусника извлекла из кармана флакончик с нашатырем.
Текс гимна не читался — абсолютно и никаким образом. Ни с майонезом, ни с помидорами, ни даже будучи прополосканным в золотистом сидре. От стройного ряда четверостиший остались невразумительно-мутные чернильные разводы красивенького синенького цвета.
В общем, не знаю, чему там полагалось звучать в оригинале, но угробленный гимн я написала заново — под дружное одобрение и подсказки своего экипажа. Мы бравурно исполнили патетичную песню в парадном зале Школы и сорвали бурные аплодисменты всех присутствующих. Один лишь директор улыбался хитро и лукаво…
Алехандро подбросил в костер сухую еловую веточку и тяжело вздохнул, коря себя за то, что в очередной раз позволил Нике ввязаться в непонятную и, безусловно, чрезвычайно опасную авантюру. Причем снова в одиночку. Она ушла, увязая в рыхлом снегу, решительно выпрямив сильную спину. Сама — сильная и гордая, но на краткий миг вдруг обернулась и улыбнулась зелеными глазами, обещая взором — все будет хорошо!
Будет ли?
«Вот дьявол! — Виконт сжал ветку, жалобно хрупнувшую в его сильных пальцах. — Когда-нибудь оно все равно закончится, это ее невероятное везение. Причем, согласно теории Феникса, закончится в самый трудный и неподходящий момент. В безвыходный момент…» Его светлость пристально вглядывался в рыжие язычки пламени, разительно напоминающие непослушные кудри его божественной возлюбленной.
Слово «божественная» обожгло больнее огня. Вроде бы в какой-то древней религии уже существовала ее тезка, тоже Ника — крылатая дева, богиня победы, покровительствующая храбрецам и героям. Впрочем, она ведь не всегда казалась ему божеством — великой святой Никой… С тех самых пор, как матушка церемонно подвела пятилетнего, разряженного в кружева карапуза к прекрасной мраморной статуе и сказала: «Молись, сынок, и святая тебя услышит!» И наследник молился… Правда, не так чтобы очень уж истово и фанатично, но, скорее, по-своему, по-особенному. Он не произносил гладких длинных виршей, напичканных ускользающим смыслом и приведенных в нудных церковных книгах, а молился буднично и просто — рассказывал святой о своих тщательно скрываемых шалостях и маленьких детских победах. А много позднее — о реальных государственных делах. Но вместо ответа она по-прежнему безразлично взирала на виконта с высоты мраморного постамента, чуть прищурив холодные глаза и изогнув губы в многозначительной усмешке. Такая далекая и отстраненная, равнодушная, высокомерная, чужая, и Алехандро понимал: Нику волнуют совсем иные проблемы — не земные, а божественные. На людей же ей попросту наплевать, несмотря на щедро подносимые цветы, возжигаемые свечи и возносимые молитвы. И потому в качестве протеста виконт очень рано научился искренне ненавидеть безучастных идолов, почему-то ошибочно называемых добрыми, всесильными богами!