– Нет, – я прошла в дальний угол, туда, где ставила до этого стул и подняла с пола плоскогубцы, ручки которых были ледяные словно лёд, – Я не стану тебя убивать.

Увидев пассатижи в моих руках, он лишь усмехнулся и закатил глаза, как бы говоря, мне плевать, делай что хочешь.

– Я вырежу твоего ребёнка прямо из живота и отдам на съедение волкам. И ты всё это будешь видеть, – говорил он будничным тоном, – А потом я тебя трахну. Я буду тебя трахать, пока ты будешь умирать.

Я пропустила его слова мимо ушей. Обошла за спину. После нагнулась и отогнула его указательный палец левой руки. Открыла плоскогубцы и всунула его палец между зажимом.

– Что ты делаешь? – он, будто какой-то профессионал изумился над дилетантом.

– Я спрашиваю, что ты сделал с детьми? И где они находятся? – я надавила на ручки пассатижей. Поначалу несильно, как бы приспосабливаясь, но и это вызвало у него крик боли.

– Хуя с два, я тебе что скажу! – проорал он, запрокидывая голову назад и трясясь всем телом, – Соси мой хер, тупая шлюха!

На этот раз я сжала ручки со всей силы, в зажиме послышался треск, будто расколовшийся грецкий орех. Вова взвыл, выплёскивая на меня новую порцию матов, а потом… рассмеялся.

– Ты скажешь. У тебя ещё много пальцев. А у меня много времени, – вымолвила я, преступая к следующему пальцу. Указательный теперь стал похож на полу-синею, полу-красную сосиску, с полосками вмятинами от рельефа плоскогубцев. При этом Вова продолжал смеяться, хотя, как я заметила, из его глаз текли крупные слёзы. Я снова сжала пассатижи.

– Давай, давай, я уже почти кончил! – в конце своей реплики он заорал благим матом, так что вены на висках и шее вздулись.

– Говори! – приказала я, не расслабляя инструмент. Мне не нужно было видеть его глаза, чтобы понять, как ему больно и страшно.

– Сука! Сука! Я убью тебя!

Я расслабила плоскогубцы. Меня это уже начинало злить. И что теперь? Ты его отпустишь? Убьёшь? Что? Я снова сдавила пассатижи. Что ж если он желает иметь переломанные пальцы, его право, но он не выйдет отсюда, если не скажет, где дети.

– Дети? Где дети? Тебе надо просто сказать и тогда я прекращу это, – произнесла я на полном серьёзе.

Вновь послышался хруст. Какие же всё-таки хрупкие у него кости, удивлённо подумала я. Вова вновь заорал, уже не смеясь, а плача.

– Хватит! Хватит!

– Говори!

Я убрала плоскогубцы и обошла его, чтобы видеть глаза. В них не осталось и капли от былой наглости и насмешливости, только боль, отчаяние и безумие.

– Ты не понимаешь, – начал он надломленным голосом, – Это всё Она, – он кивнул в сторону лестницы. Я невольно бросила туда взгляд. На самом деле до лестницы было всего около двух метров, но создавалось ощущение, что чёрный треугольник под ней, так далеко, будто ты стоишь в каком-то коридоре и смотришь в самый дальний конец, – У меня с Ней договор.

– Что ты несёшь? – я уже снова собиралась приступить к ломанию фаланг, как Вова поспешил добавить: