— Одинаковыми словами рассказывают у нас это и старые, и малые, — добавил крестьянин, председатель сельсовета.

Больше никто ее не перебивал. Все поудобней умостились и приготовились с охотой слушать. Женщина из Дактуя посерьезнела. Еще шире открыла большие глаза и удивленно-боязливо начала рассказывать:

— «Байкал прежде всегда спокойный был. Лишь изредка поморщится. Да и почему не быть ему спокойным, когда он лежит в таком водоеме, что вода из него никогда не расплещется. Байкал — это озеро, но оно не высохнет никогда. Вокруг него столько гор, а на горах столько снега, а снег дает воду, что может он хранить покой.

Шестьсот рек, потоков и ручьев с радостью большой к нему мчат, с жадностью хватают они снега талого каплю каждую и с охотою Байкалу несут. Как радостно, когда прольется дождь, наполнит он водоемы их до краев. Тогда еще глубже роют они русла свои; водой захлебываются они, чтобы больше ее Байкалу нести. В устьях бег свой замедляют реки, чтобы мусор не принести, потому что не терпит мусора вечно свежий душистый Байкал. Он привередливый очень. У него воды такие синие… нет, зеленые… не зеленые даже, а. такие прозрачные, что каждый может его глубокое дно увидеть.

Вот так прожил Байкал всю жизнь… Много лет, бесконечное множество лет, не имея никакой заботы. Одну лишь радость. Где-то там ветры бушевали лютые, жгла жара огненная. Байкал спокойный всегда был, полнехонек, как око. Немало гор ему защитой были. Рек немало его водой наполняли доверху. Как вдруг наступили лихие времена. Этого не ожидал никто: какая-то ничтожная речушка — канава нищая — внезапно испортилась и воду перестала Байкалу нести. Поговаривают, что Енисей старый ее на это подговорил.

Проходит день и год, и много лет, и речка у Байкала попробовала воровать. Она тихонько подкрадывается — хлебнет и убежит. Сначала тайком, потом прилюдно. А вот она уже и русло широкое на просторе разлила. Теперь ей нужно воды немало. Кражей она не удовольствуется. Еще и злодействовать она начинает и воду Енисееву уносит.

Но Байкал этого не стерпит. Он уже покоя не удержит. Позвольте: не хочет он, чтобы реки его на кого-то работали. Если рекой хочет остаться река, то воду сама себе собирать должна. За чужой счет не велика мудрость жить. Байкал должен отомстить и покарать наглую Ангару.

Он из-под земли камни вывернул. С самых высоких гор он скалы отрывал. Он должен уничтожить Ангару, чтобы и следа от нее не осталось.

Вот бросает он день, и два, и годы. Швыряет до самого неба камни, попадает прямо до другого конца наглой злодейки — Ангары.

С трудом Ангара напряглась. Как бешеная, неслась она, и сама через камни плескала и кипела. Она сама бурлит, и клокочет, и пенится, и рвется.

Загрустил Байкал, заволновался. Не может он больше спокойным оставаться. И теперь он без ветра и без дождя волнуется бурно. Он пенится, ярится и грызет берега и, бывает, неожиданно для всех он лодки переворачивает.

Время прошло, год и много лет. Все бушевала Ангара, и забрасывал ее камнями Байкал в гневе. Говорили все, что Ангара уже побеждена. И утверждали, что она скоро не увидит солнца…

Да случилось как-то, что большой камень, самый большой и тяжелый, оторвался и на исток упал. И это последний камень, который остановил борьбу.

Но не бросает больше камни Байкал. И Ангара — она карабкается, вьется, а течет. При всех, среди бела дня пьет воду из Байкала и несет к Енисею, а Байкал хоть видит, но молчит тем временем.

Но поклялся он реками и горами и прозрачностью своей, что Ангаре этой коварной он все равно ничего не подарит. Или ее еще раз камнями забросает. Или если скалу кто столкнет — захлестнет ее, затопит. Берега ее он захлестнет. Хоть так, хоть так ее затопит он…»

Закончила и замолчала. Присутствующие смотрели на Байкал и в глаза чужой женщины. А озеро и глаза были глубоки и прозрачны.

— Если бы соревновались глаза и озеро, оба выиграли бы соревнование.

Колеса мягко погромыхивали и тихо ритмично стучали. В вагоне все еще молчали и смотрели.

— Вот так у нас старый и малый рассказывает, такими самыми словами, — тихо сказал Бадьярин.

И уже больше никто ничего не говорил.