Видите ли, каково послабление иноческому житию плача и скорби достойно? И по тому вашему ослаблению, ино то Шереметева для и Хабарова для такова у вас слабость учинилася и чюдотворцову преданию преступление. И только намъ благоволитъ Богъ у васъ пострищися, ино то всему царьскому двору у васъ быти, а монастыря уже и не будет. Ино почти в черьнцы, и какъ молвити «отрицаюся мира и вся, яже суть в мире», а миръ весь в очех? И како на месте семъ святемъ съ братиею скорби терпети и всякия напасти приключьшыяся, и в повиновении быти игумену и всей братии в послушание и в любве, якоже во обещании иноческомъ стоитъ? А Шереметеву какъ назвати братиею — ано у него и десятой холопъ, которой у него в келии живетъ, естъ лутче братии, которыя в трапезе ядятъ. И велицыи светилницы Сергие, и Кирилъ, и Варламъ, Димитрей и Пафнотей[382] и мнози преподобнии в Рустей земли уставили уставы иноческому житию крепостныя, якоже подобаетъ спастися. А бояре к вамъ пришедъ свои любострастныя уставы ввели: ино то не они у васъ постриглися, вы у нихъ постриглися, не вы имъ учители и законоположители, они вамъ учители и законоположители. Да Шереметева уставъ добръ — держите его, а Кириловъ уставъ не добръ — оставь его! Да сево дни тотъ бояринъ ту страсть введетъ, а иногды иной иную слабость введетъ, да помалу, помалу весь обиходъ монастырской крепостной испразнится и будутъ все обычаи мирския. Ведь по всемъ монастыремъ сперва начальники уставили крепкое житие, да опосле ихъ разорили любострастныя. И Кирило чюдотворецъ на Симонове[383] былъ, а после его Сергей, а законъ каковъ былъ — прочтите в житии чюдотворцове и тамо известно увесте, да тотъ маленько слабостей ввелъ, а после его иныя побольши; да помалу, помалу и до сего, якоже и сами видите, на Симонове, кроме сокровенныхъ рабъ Божиихъ, точию одеяниемъ иноцы, а мирская вся совершаются, якоже и у Чюда[384] быша среди царствующаго града пред нашима отчима — намъ и вамъ видимо. Быша архимандрити: Иона, Исакъ Собака, Михайло, Васиянъ Глазатой, Аврамей, — при всехъ сихъ яко единъ от убогихъ бысть монастырей. При Левкии же како сравнася всякимъ благочиниемъ с великими обители и духовнымъ жительствомъ мало чимъ отстоя. Смотрите же, слабость ли утверждаетъ или крепость?

А во се надъ Воротыньскимъ церковь есть поставили[385] — ино надъ Воротыньскимъ церковь, а надъ чюдотворцомъ нетъ, Воротыньской в церкви, а чюдотворецъ за церквию! А на Страшномъ Спасове судищи Воротыньской да Шереметевъ выше станутъ: потому Воротыньской церковию, а Шереметевъ закономъ, что ихъ Кирилова крепче. Слышахъ брата от васъ некоего глаголюща, яко добре се сотворила княгиня Воротыньскаго, азъ же глаголю, яко недобре: по сему первое, яко гордыни есть и величания образъ, еже подобно царьстей власти церковию и гробницею и покровомъ почитатися. И не токмо души не пособь, но и пагуба, души бо пособие бываетъ от всякого смирения. Второе, и сие зазоръ немалъ, что мимо чюдотворца надъ нимъ церковь, а и единъ священникъ повсегда приношение приноситъ скуднее сие собора. Аще ли не повсегда — сего хужайше, якоже множайше насъ сами весте. А и украшение церковное у васъ вместе бы было, ино бы вамъ то прибылние было, а того бы роздоху прибылного не было, все бы было вместе, и молитва совокупная. И мню и Богу бы приятнее было. Во се при нашихъ очехъ у Дионисия преподобнаго на Глушицахъ[386] и у великаго чюдотворца Александра на Свири[387] только бояре не стрыгутся и они Божиею благодатию процветаютъ постническими подвиги. Во се у вас сперва Иасафу Умному дали оловяники в келью, дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцомъ, да и поварня своя. Ведь дати воля царю — ино и псарю; дати слабость вельможе — ино и простому. Не глаголи ми никтоже римлянина оного, велика суща в добродетелехъ и сице покоящася, и сие не обдержная бе, но смотрения вещь, и в пустыни бе и то сотворяше вкратце и бес плища, и никогоже соблазни, яко же рече Господь во Еуангелии: «Нужно бо есть приити соблазномъ; горе же человеку тому, имже соблазнъ приходитъ».[388] Ино бо есть единому жити и ино во общемъ житии.

Господие мои, отцы преподобнии, воспомяните вельможу оного, иже в Лествицы, Исидора глаголемаго Железнаго, иже князь Александръский бе, и в каково смирение достиже. Такоже и вельможа Авенира царя индейскаго, иже на испытании бысть, и каково портище на немъ было, — ни куние, ни соболие. Та же и самъ Иоасафъ,[389] сего царя сынъ, како царство оставя и до тоя Синаридския пустыни пешьшествова, и ризы царьския премени власяницею и многия напасти претерпе, имже николи же обыкъ, и како божественнаго Варлама достиже, и како с нимъ поживе — царски ли или постнически? И кто бысть болий — царевъ ли сынъ или неведомый пустынникъ? И съ собою ли царевъ сынъ законъ принесе или по пустынникову закону поживе и после его? Множае насъ сами весте. А много у него было и своихъ Шереметевыхъ. И Елизвой Ефиопъский[390] царь каково жестоко житие поживе? И Сава Сербъский како отца, и матерь, и братию, и род, и други вкупе же и царьство и с вельможами остави и крестъ Христовъ приятъ и каковы труды постничества показа? Таже и отец его Неманя, иже Симеонъ, и с материю его Мариею,[391] его для поучения, како оставя царство и багряница премениша ангельскимъ образомъ и кое утешение улучиша телесное, да небесную радость улучиша? Како же и великий князь Святоша,[392] преддержавый великое княжение Киевское, и пострижеся в Печерстемъ монастыри и пятьнадесятъ летъ во вратарехъ бысть и всемъ работаше знающимъ его, имиже преже самъ владяше? И да толики срамоты Христа ради не отвержеся, яко и братиямъ его негодовати нань, своей державе того ради укоризну себе вменяху, но ниже сами, ниже наречие инеми к нему посылающе, не могоша его отвратити от таковаго начинания до дне преставления его. Но и по преставлении его, от стула древянаго, на немже седеше у вратъ, беси прогоними бываху. Тако святии подвизахуся Христа ради, а у всехъ техъ свои Шереметевы и Хабаровы были. А Игнатия блаженнаго патриарха Цариграда,[393] царева же сына бывша, егоже в заточении замучи Варда кесарь, обличения ради, подобно Крестителю, понеже бо той Варда живяше с сыновней женою, — где сего праведнаго положиши?

А коли жестоко в черньцехъ, ино было жити в боярехъ, да не стричися. Доселе, отцы святии, моего к вамъ безумнаго суесловия отвещание мала изрекохъ вам, понеже в Божественомъ Писании о всемъ о семъ сами множае насъ окаянныхъ весте. И сия малая изрекохъ вамъ понеже вы мя понудисте. Годъ уже равенъ, какъ былъ игуменъ Никодимъ на Москве, отдуху неть, таки Собакинъ да Шереметевъ! А я имъ отецъ ли духовный или начальникъ — какъ себе хотятъ, такъ живутъ, коли имъ спасение души своея не надобетъ. Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шепетания, и суесловия, чесо ради? Злобеснаго ради пса Василья Собакина, иже не токмо не ведуще иноческаго жития, но ни видяща, яко есть чернецъ, не токмо инокъ,[394] еже есть велико. А сей и платья не знаетъ, не токмо жительства. Или бесова для сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова? Воистинну, отцы святии, несть сии черньцы, но поругатели иноческому житию. Или не весте Шереметева отца Василия?[395] Веть его бесомъ звали! И какъ постригся, да пришелъ к Троицы в Сергиевъ монастырь, да снялся с Курцовыми,[396] Асафъ, что былъ митрополитъ, тотъ с Коровиными. Да межь себя бранитца, да оттоле се имъ и почалося. И в каково простое житие достиже святая та обитель, всемъ, разумъ имущимъ видети, видимо.

А дотоле у Троицы было крепко житие[397] и мы се видехомъ. И при нашемъ приезде потчиваютъ множество, а сами чювственны пребываютъ. А во едино время мы своима очима видели в нашь приездъ. Князь Иоаннъ былъ Кубенской у насъ дворецкой. Да у насъ кушание отошло приезжее, а всенощное благовестятъ. И онъ похотелъ тутъ поести да испити — за жажду, а не за прохладъ. И старецъ Симанъ Шюбинъ и иныя с нимъ не от большихъ, а большия давно отошли по келиамъ, и они ему о томъ какъ бы шютками молвили: «Князь Ивансу, поздо, уже благовестятъ». Да се сь сидячи у поставца с конца есть, а они з другово конца отсылаютъ. Да хватился хлебнуть испити, ано и капельки не осталося, все отнесено на погребъ. Таково было у Троицы крепко, да то мирянину, а не черньцу! А и слышахъ от многихъ, яко и таковы старцы во святомъ томъ месте обреталися: въ приезды бояръ нашихъ и велможъ ихъ подчиваху, а сами никакоже ни к чему касахуся, аще и вельможи ихъ нужаху не в подобно время, но аще и в подобно время, и тогда мало касахуся. В древняя же времена в томъ святомъ месте сего дивнейше слышахъ. Некогда пришедши преподобному Пафнутию чюдотворцу живоначальной Троици помолитися и к чюдотворцову Сергиеву гробу и ту сущей братии беседы ради духовной, беседовавшимъ имъ и оному отоити хотящу, они же ради духовныя любви и за врата провожаху преподобнаго. И тако воспомянувше заветъ преподобнаго Сергия, яко за ворота не исходити, и вкупе и преподобнаго Пафнотия подвигше на молитву. И о семъ молитвовавше и тако разыдошася. И сея ради духовныя любви, тако святии отеческия заповеди не презираху, а не телесныя ради страсти! Такова бысть крепость во святомъ томъ месте древле. А ныне грехъ ради нашихъ хуже и Песноши,[398] какъ дотудова Песношь бывала.

А вся та слабость от начала учинилася от Василия от Шереметева подобно иконоборцомъ в Цариграде, царемъ Льву Исавру и сыну его Констянтину Гноетезному. Понеже Левъ точию семена злочестия посея, Констянтинъ же всего царствующаго града во всякомъ благочестии помрачи. Тако и Васиянъ Шереметевъ у Троицы в Сергиеве монастыре, близ царствующаго града, постническое житие своимъ злокозньствомъ испроверже. Сице и сынъ его Иона тщится погубити последнее светило, равно с солньцемъ сияющее, и душамъ совершенное пристанище спасения, в Кирилове монастыре, в самой пустыни, постническое житие искоренити. А и в миру тотъ Шереметевъ с Висковатымъ первыя не почели за кресты ходити.[399] И на то смотря все не почали ходити. А дотудова все православное христианьство и зъ женами и со младенцы за кресты ходили и не торговали того дни, опричь съестного, ничемъ, а хто учнетъ торговати, и на томъ имали заповеди. А то все благочестие погибло от Шереметевыхъ. Таковы те Шереметевы! И намъ видится, что и в Кирилове по тому же хотятъ благочестие потребити. А будетъ хто речетъ, что мы на Шереметевыхъ гневомъ то чинимъ или Собакиныхъ для, ино свидетель Богъ и пречистая Богородица, и чюдотворецъ Кирилъ, что монастырьскаго для чину и слабости для говорю.

Слышалъ есми у васъ же в Кирилове свечи не по уставу были по рукамъ братии на празникъ — ини и тутъ служебника смиряли. А Асафъ митрополитъ не могъ уговорити Алексия Айгустова, чтобы поваровъ прибавити передъ чюдотворцовымъ, какъ при чюдотворце было немного, да не могли на то привести. Да и иныхъ много вещей крепостныхъ и у васъ в монастыре творилося и за малые вещи прежние старцы стояли и говорили. А коли мы первое были в Кирилове въ юности,[400] и мы поизпоздали ужинати, занеже у васъ в Кирилове в летнюю пору не знати дня с ночию, а иное мы юностнымъ обычаемъ. А в те поры подкеларникъ былъ у васъ Исайя Немой. Ино хто у насъ у ествы сиделъ, и попытали стерьлядей, а Исайи в те поры не было, былъ у себя в келии, и они едва его с нужею привели и почалъ ему говорити, хто у насъ в те поры у ествы сиделъ, о стерлядехъ и о иной рыбе. И онъ отвечалъ такъ: «О томъ, осу, мне приказу не было, а о чомъ мне былъ приказъ и язъ то и приготовилъ, а ныне ночь, взяти негде. Государя боюся, а Бога надобе больши того боятися». Етакова у васъ и тогда была крепость, по пророку глаголющему: «Правдою и предъ цари не стыдяхся».[401] О истинне сия есть праведно противу царей вещати, а не инако. А ныне у васъ Шереметевъ сидитъ в келии что царь, а Хабаровъ к нему приходитъ, да и иныя черньцы, да едятъ, да пиютъ, что в миру. А Шереметевъ нивести съ свадьбы, нивести с родинъ розсылаетъ по келиямъ пастилы, ковришки и иныя пряныя составныя овощи, а за монастыремъ дворъ, а на немъ запасы годовыя всякия. А вы ему молчите о таковомъ великомъ пагубномъ монастырьскомъ бесчинии. Оставихъ глаголати, поверю вашимъ душамъ! А инии глаголютъ, будто де вино горячее потихоньку в келию к Шереметеву приносили, ано по монастыремъ и фряские вина зазоръ, не токмо что горячие. Ино то ли путь спасения, то ли иноческое пребывание? Али было нечимъ вамъ Шереметева кормити, что у него особныя годовыя запасы были? Милыя мои, доселе многия страны Кириловъ препитывалъ и в гладныя времена, а ныне и самехъ васъ в хлебное время толико бы не Шереметевъ перекормилъ, и вамъ бы всемъ з голоду перемерети. Пригоже ли такъ Кирилову быти, какъ Иасафъ митрополитъ у Троицы с крылошаны пировалъ или какъ Мисайло Сукинъ в Никитцкомъ и по инымъ местомъ, якоже вельможа некий жилъ, и какъ Иона Мотякинъ и инии мнози таковы же, которыя не любятъ на собе начала монастырскаго держати, живутъ? А Иона Шереметевъ таково же хочетъ без начала жити, какъ и отецъ его без начала былъ. И отцу его еще слово, что неволею от беды постригся. Да и тутъ Лествичникъ написалъ: «Видехъ азъ неволею постригъшихся, и паче вольныхъ исправившихся». Да то от невольныхъ! А Иону ведь Шереметева нехто в зашеекъ билъ, про что такъ безчиньствуетъ?

И будетъ такия чины пригоже у васъ, то вы ведаете, Богъ свидетель, монастырьскаго для безчиния говорилъ. А што на Шереметевыхъ гневъ держати, ино ведь есть его братия в миру, и мне есть надъ кемъ опала своя положити, а надъ черньцомъ что опалитися или поругатися. А буде хто молвитъ, что про Собакиныхъ, и мне про Собакиныхъ не про что кручинится. Варламовы племянники[402] хотели были меня и з детьми чародействомъ извести, и Богъ меня от нихъ укрылъ: ихъ злодейство объявилося и по тому и сталося. И мне про своихъ душегубцовъ не про што мстить. Одно было ми досадно, что есте моего слова не подержали. Собакинъ приехалъ с моимъ словомъ, и вы его не поберегли, да еще моимъ имянемъ и поносили, чему судъ Божий произшелъ быти. Ано было пригоже нашего для слова и насъ для его дурость и покрыти, да вкратце учинити. А Шереметевъ о себе приехалъ, и вы того чтете и бережете. Ино уже не Сабакину ровно, моего слова больши Шереметев; Собакинъ моего для слова погибъ, а Шереметевъ о себе воскресъ. Про что Шереметева для годъ равенъ мятежь чинити, да токою великою обителию волновати? Другой на васъ Селивестръ наскочилъ,[403] а однако его семьи. И што было про Собакина для моего слова на Шереметевыхъ мне гневно, ино то въ миру отдано. А ныне воистинну монастырьскаго для безчиния говорилъ. А не было бы страсти, ино было и Собакину с Шереметевымъ не про што бранитися. Слышахъ не от коего брата вашея же обители безумныя глаголы глаголюща, яко Шереметеву с Собакинымъ давная мирская вражда есть. Ино то ли путь спасения и ваше учительство, что пострижениемъ прежния вражды не разрушити? Какоже отрещися мира и вся, яже суть в мире, и со отъятиемъ власъ и долу влекущая мудрования соотрезати, апостолу же повелевшу «во обновлении живота шествовати»[404]? По Господню же словеси: «Оставите любострастныхъ мертвыхъ погребсти любострастия, яко же своя мертвеца. Вы же шедше возвещайте царствие Божие».[405]

И только пострижениемъ вражды мирския не разрушити, ино то и царства, и боярьства, и славы некоея мирския отложити, но кто былъ великъ в бельцехъ, тотъ и в черньцехъ. Ино то по тому же быти в царствии небесномъ: кто здесе богатъ и великъ, тотъ и тамъ богатъ и великъ будетъ? Ино то Махметова прелесть и какъ онъ говорилъ, у кого здесе богатьства много, тотъ и тамъ будетъ богатъ, кто здесе великъ и честенъ, тотъ и тамо, и ина много блядословилъ. Ино то ли путь спасения, что в черньцехъ бояринъ бояръства не състрижетъ, а холопъ холопъства не избудетъ? Да како апостолово слово: «Несть еллинъ и скифъ, рабъ и свободъ, вси едино есте о Христе»?[406] Да како едино, коли бояринъ по старому бояринъ, а холопъ по старому холопъ? А Павелъ како Анисима Филимону братомъ нарече, его существенаго раба?[407] А вы и чюжихь холопей къ бояромъ не ровняете. А в здешнихъ монастырехъ равеньство и по се время держалося — холопемъ и бояромъ, и мужикомъ торговым. И у Троицы при отце нашемъ келарь былъ Нифонтъ, Ряполовскаго холопъ, да з Бельскимъ з блюда едалъ, а на правомъ крылосе Лопотало да Варламъ невести кто, а княжь Александровъ сынъ Васильевича Оболеньскаго Варламъ на левомъ. Ино смотри же того, коли былъ путь спасения, холопъ з Бельскимъ ровенъ, а князя доброва сынъ с страдники сверстанъ. А и передъ нашима очима Игнатей Курачевъ, белозерецъ, на правомъ крылосе, а Федоритъ Ступишинъ на левомъ, да ничимъ былъ от крылошанъ не отлученъ. Да и инде много того было и доселе. А в Правилехъ великаго Василия написано есть: «Аще чернецъ хвалится при людехъ, яко добра роду есмь, и родъ имый, да постится 8 дней, а поклоновъ по 80 на день». А ныне то и слово: «Тотъ великъ, а тотъ того больши», — ино то и братьства нетъ. Ведь коли ровно, ино то и братьство, а коли не ровно, которому братьству быти, ино то иноческаго жития нетъ! А ныне бояре по всемъ монастыремъ то испразнили своимъ любострастиемъ. Да и еще реку и сего страшнее: како рыболовъ Петръ и поселянинъ Богословъ и станутъ судити богоотцу Давиду, о немже рече Богъ, яко «обретохъ мужа по сердцу Моему», и славному царю Соломону, иже Господь глагола, яко «под солнцемъ несть такова украшена всякимъ царьскимъ украшениемъ и славою», и великому святому царю Констянтину, и своимъ мучителемъ, и всемъ сильнымъ царемъ, обладавшимъ вселенною? Дванадесять убогихъ учнуть судити всемъ темъ. Да и еще и сего страшнейше: рождьшая без семени Христа Бога нашего и в рожденыхъ женами болий Креститель Христовъ, те учнутъ предстояти, а рыболови учнутъ на 12 престолу седети и судити всей вселенней. А Кирила вамъ своего тогды какъ с Шереметевымъ поставити — которого выше? Шереметевъ постригся из боярства, а Кирило и в приказе у государя не былъ![408] Видите ли куда васъ слабость завела? По апостолу Павлу: «Не льститеся, тлятъ бо обычая благи беседы злыя».[409] Не глаголи никтоже студныя сия глаголы, яко «только намъ з бояры не знатся — ино монастырь без даяния оскудеетъ». Сергей, и Кирилъ, и Варламъ, и Димитрий, и ини святии мнози не гонялися за бояры, да бояре за ними гонялися, и обители ихъ распространилися: благочестиемъ монастыри стоятъ и неоскудны бываютъ. У Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскуделъ: ни пострижется нихто и не дастъ нихто ничего. А на Сторожехъ[410] до чего допили? Тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава ростетъ. А и мы видали братии до осмидесятъ бывало, а крылошанъ по одиннацати на крылосе было: благочестия ради болми монастыри распространяются, а не слабости ради. (...)

Сия убо написахомъ мало от многа. Аще хощете высочайши сего ведети, и вы сами больши насъ весте, и много въ Божественомъ Писании семъ обрящете. И будетъ помните то, что язъ Варлама из монастыря взялъ, ево жалуючи, а на васъ кручиняся, ино Богъ свидетель, никако же иного ничего для, развее того для велели есмя ему быти у себя — какъ пришла волна та, а вы к намъ немного известили, и мы Варлама приказали про его безчиние посмирити по монастырскому чину. А племянники его намъ сказывали, что ему от васъ для Шереметева утеснение велико. А еще Собакиныхъ пред нами и тогды измены не было. И мы жалуючи ихъ, велели есмя Варламу у себя быти, а хотели есмя его распросити, за что у нихъ вражда учинилася, да и понаказати его хотели, чтобы в терпении былъ, что будетъ ему от васъ скорбно, занеже инокомъ подобаетъ скорбьми и терпениемъ спастися. И зиму сь по него потому не послали, что намъ походъ учинился в Немецкую землю.[411] И какъ мы ис походу пришли, и по него послали, и его розпрашивали, и онъ заговорилъ вздорную — на васъ доводити учалъ, что будто вы про нас негоряздо говорите со укоризною. И язъ на то плюнулъ и его бранилъ. И онъ уродъствуетъ, а сказывается правъ. И язъ спрашивалъ о его жительстве, и онъ заговорилъ невесть что, не токмо что не знаючи иноческаго жития или платия, и того не ведаетъ, что на семъ свете есть черньцы, да хочетъ жити и чести себе по тому же какъ в миру. И мы видя его сотониньское разжение любострастное, по его неистовому любострастию, в любострастное житие и отпустили жити. А то самъ за свою душю отвещаетъ, коли не ищетъ своей души спасения. А к вамъ есмя его не послали воистинну по тому не хотя себя кручинити, а васъ волновати. А ему добре хотелося к вамъ. А онъ, мужикъ очюнной, вретъ и самъ себе не ведаетъ что. А и вы не гораздо доспели, его прислали кабы ис тюрмы, да старца соборново кабы приставъ у него. А онъ пришелъ кабы некоторой государь. А вы с нимъ прислали к намъ поминъки, да еще ножи, кабы не хотя намъ здоровья.[412] Что с такою враждою сотонинъскою поминъки к нам посылати? Ано было его отпустити, а с нимъ отпустити молодыхъ черньцовъ, а поминъковъ было в томъ кручинномъ деле непригоже посылати. А ведь соборной онъ старецъ ни прибавилъ, ни убавилъ ничево, его не умелъ уняти; что захотелъ, то вралъ, а мы чего захотели, того слушали, — соборной старецъ не испортилъ, ни починилъ ничего. А Варламу есмя не поверили ни в чемъ.

А то есмя говорили, Богъ свидетель и Пречистая и чюдотворецъ, монастырьскаго для безчиния, а не на Шереметева гневаючися. А будетъ хто молвитъ, что такъ жестоко, ино су советъ дати, по немощи сходя, что Шереметевъ без хитрости боленъ, и онъ ежь в кельи да одинъ с келейникомъ. А сходъ к нему на что, да пировати, а овощи в кельи на што? Досюдова в Кирилове и иглы было и нити лишние в кельи не держати, не токмо что иныхъ вещей. А дворъ за монастыремъ, да и запасъ на что? То все беззаконие, а не нужа. А коли нужа, и онъ ежь в келии какъ нищей: крому хлеба да звено рыбы, да чаша квасу. А сверхъ того коли вы послабляете, и вы давайте колько хотите, только бы елъ одинъ, а сходовъ бы да пировъ не было, какъ преже сего у васъ же было. А кому к нему приити беседы ради духовныя, — и онъ приди не в трапезное время, ествы бы и пития в те поры не было, ино то беседа духовная. А что пришлютъ братия поминковъ, и онъ бы отсылалъ в монастырьския службы, а у себя бы в келии никакихъ вещей не держалъ. А что к нему пришлютъ, то бы розделяли на всю братию, а не двема, ни трема по дружбе и по страсти. А чего мало, ино держати на время, а иное что пригоже, ино и его темъ покоити. А вы бы его в келии и монастырскимъ всемъ покоили, только бы что безстрастно было. А люди бы его за монастыремъ не жили. А и приедутъ от братии з грамотою или з запасомъ и с поминъки, и они поживи дни два-три, да отписку взявъ, да поедь прочь, — ино такъ ему покойно, а монастырю безмятежно.

Слыхали есмя еще малы, что такая крепость у васъ же была, да и по инымъ монастыремъ, где о Бозе жительство имели. И мы сколько лутчего знали, то и написали. А ныне есте прислали к намъ грамоту, а отдуху от васъ нетъ о Шереметеве. А написано что говорилъ вамъ нашимъ словомъ старецъ Антоней о Ионе о Шереметеве, да о Аасафе Хабарове, чтобы ели в трапезе з братиею. И я то приказывалъ монастырьскаго для чину, и Шереметевъ себе поставилъ кабы во опалу. И я сколько уразумелъ, и что слышалъ, какъ делалося у васъ и по инымъ крепкимъ монастыремъ, и я то и написалъ, повыше сего, какъ ему жити покойно в келии, а монастырю безмятежно будетъ, — добро и вы по тому учините ему покой. А потому ли вамъ добре жаль Шереметева, что жестоко за него стоите, что братия его и ныне не престанутъ в Крымъ посылать, да бесерменьство на христианьство наводити?[413]

А Хабаровъ велить мне себя переводити в ыной монастырь, и яз ему не ходатай скверному житию. Али уже больно надокучило! Иноческое житие — не игрушка. Три дни в черньцехъ, а семой монастырь! Да коли былъ в миру, ино образы окладывати, да книги оболочи бархаты, да застешки и жюки серебряны, да налои избирати, да жити затворяся, да кельи ставити, да четки в рукахъ, а ныне з братьею вместе ести лихо! Надобе четки не на скрижалехъ каменныхъ, но на скрижалехъ сердецъ плотянъ! Я видалъ по четкамъ матерны лаютъ! Что в техъ четкахъ? И о Хабарове мне нечего писати, какъ себе хочетъ, такъ дуруетъ. А что Шереметевъ сказываетъ, что его болезнь мне ведома: ино ведь не всехъ леженекъ для разорити законы святыя.

Сия мала от многихъ изрекохъ вамъ любви ради вашея и иноческаго для жития, имже сами множае насъ весте; аще хощете, обрящете много въ Божественомъ Писании. А намъ к вамъ болши того писати невозможно, да и писати нечего, уже конецъ моихъ словесъ к вамъ. А впередъ бы есте о Шереметеве и о иныхъ о безлепицахъ намъ не докучали: намъ о томъ никако ответу не давати. Сами ведаете, коли благочестие не потребно, а нечестие любо! А Шереметеву хоти и золотыя сосуды скуйте и чинъ царской устройте, — то вы ведаете. Уставьте с Шереметевымъ свое предание, а чюдотворцово отложите, будетъ такъ добро. Какъ лутче, такъ делайте! Сами ведаете, какъ себе с нимъ хотите, а мне до того ни до чего дела нетъ! Впередъ о томъ не докучайте: воистинну ни о чемъ не отвечивати. А что весну сь к вамъ Собакины от моего лица злокозненную прислали грамоту, и вы бы с нынешнимъ моимъ писаниемъ сложили и по слогнямъ разумели, и по тому впередъ безлепицамъ верили.

Богъ же мира и пречистыя Богородицы милость и чюдотворца Кирила молитвы буди со всеми вами и нами. Аминь. А мы вамъ, господие мои и отцы, челомъ биемъ до лица земнаго.