Книги

Безвидный свет. Введение в изучение восточносирийской христианской мистической традиции

22
18
20
22
24
26
28
30

С другой стороны, это прославленное и одухотворенное31 человечество является в самом сердце мистика: «Христос явился в наших сердцах и озарил их славой Божией»32. И именно в своем «внутреннем человеке» очистившиеся «зрят Тебя и радуются красоте Твоей»33, как «многосветлую звезду […], восходящую в сердце и являющуюся в уме»34.

Уточним, что, хотя подчеркивание важности человечества Христова соответствует акценту, типичному для догматического богословия Церкви Востока, та роль, которую отводят наши авторы этому человечеству, и их концепция относительно мистического видения являются, напротив, неприемлемыми для богословов их Церкви. Поскольку это прославленное человечество, являющееся «в сердце»35, видится там «без образа и формы»36, как звезда, чье сияние затмевает ее очертания, по словам Иоанна Дальятского37.

Другое вероучительное положение, унаследованное нашими мистиками от богословия Церкви Востока (и особенно от Феодора Мопсуестийского), состоит в разделении судьбы человечества на два различных этапа. Первый характеризуется следующими четырьмя техническими выражениями (часто упоминаемыми вместе): смертность, тленность, страстность, изменчивость; второй, соответствующий состоянию после воскресения, напротив, характеризуют бессмертие, нетление, бесстрастие, неизменность38. Моею целью здесь не является исследование употребления этих выражений у всех наших восточносирийских мистиков39; ограничимся ссылкой на Мемру о природе [божественной] сущности Иосифа Хаззайи, темой которой является как раз божественное Домостроительство в отношении судеб творения40.

Как и Феодор, Иосиф описывает там состояние людей после воскресения, – состояние, в котором «они станут нетленными (lā meṯḥablānē), бессмертными (lā māyōṯē), неизменяемыми (lā meṣṭalyānē)41, бесстрастными (lā ḥāšōšē42, – соединяя вместе, как и первый, четыре отличительных свойства. Нужно отметить, однако, что Иосиф пересматривает различие, сделанное Феодором, помещая историю человечества также в рамки телесной, душевной и духовной степеней43 (и в рамки евагриевских созерцаний, связанных с этими этапами44), в то же время дополняя две фазы Феодора состоянием Адама до грехопадения, так что получается приблизительно следующее соответствие45, представленное в таблице на с. 253.

Различия между Феодором и Иосифом проистекают из двух источников. Первая причина та, что для Феодора Адам был создан не бессмертным, а пребывал в состоянии полного несовершенства46: бессмертие и другие связанные с ним характеристики являются, собственно, для него вышеестественными и будут даны ему лишь при Воскресении; вторая причина в том, что Иосиф (как и Иоанн Дальятский) допускает некое предвосхищение еще в этой жизни возвращения в состояние Адама – особенно это касается бесстрастия, – и даже в вышеестественное состояние, связанное с видением Бога (предвосхищение, в котором три составляющие человека47 принимают участие на различных уровнях, хотя и не совершенным образом).

Зависимость Иосифа от Феодора в различении двух последовательных состояний человечества можно наблюдать и в том, что первый, как и второй, прилагает это различие также к ангелам. Действительно, для Феодора ангелы подвержены изменчивости, как и люди, до дня всеобщего воскрешения мертвых50. Похожим образом и Иосиф пишет: «Ангелы не имеют нужды в телесном воскресении, […] но нуждаются только в изменении, поэтому в последний день они примут изменение (šuḥlāp̄ā), а люди воскреснут»51.

В том же контексте взаимосвязи судьбы ангелов с земной историей Иосиф, как и Феодор52, говорит о преуспеянии в ведении, которое ангелы имеют о самих себе, о людях и о Боге, по мере того как на земле развивается божественное Домостроительство53. Для каждого значительного события священной истории он описывает те умозаключения, которые делают в связи с этим ангелы. Так, при сотворении материального света они осознали, что как бы они сами ни были светоносны, они всего лишь творения54; во время сотворения человека и при падении некоторых из ангелов (из-за зависти к человеку55) они узнали, что среди них существует иерархия56; чудо с кровью Авеля, вопиющей от земли, на которую она пролилась, дало им понимание того, насколько кровь человека драгоценна в очах Божиих, и стало для них предвестием будущего воскресения человеческого рода57; вознесения Еноха и Илии показали им, какую заботу Бог имеет о людях58; наконец, только в момент Воплощения, услышав благовестие, носителем которого был Гавриил, они познали различие между тремя божественными ипостасями59 – различие, которое прояснилось лишь во время крещения Христа60, – и только тогда они смогли достичь степени Совершенства и наслаждения его таинствами61.

Отметим, что Иоанн Дальятский не придерживался подобного взгляда о преуспеянии в ведении у ангелов по мере развертывания промыслительного Домостроительства. Будучи более метафизически настроен, чем Иосиф Хаззайя, он помещает ангелов сразу на этапе совершенства62 и говорит о «скоротечности времени применительно к ним, так что от их сотворения и до ныне [оно] сочтено мгновением по причине их услаждения, приводящего к забвению времени и облегчающего все, что тягостно»63.

Обстоятельства мятежа ангелов, ставших демонами, также объясняются одинаковым образом у Иосифа Хаззайи и в восточносирийском богословии. Услышав Бога, говорящего: «Сотворим человека по образу Нашему», – ангелы ожидали увидеть кого-то более славного, чем они сами. Но ничего подобного не произошло, Бог сделал человека одновременно земным и единосущным с ними, к тому же повелев им служить ему. Тогда некоторые ангелы возрадовались и восхитились премудрости Создателя, в то время как другие – служитель воздушной силы и его воинство, – уязвленные завистью, позволили увлечь себя в бездну гордыни и презрения к человеку. Видя это, Бог изгнал их от Своего лица. Так писал католикос Георгий I в 680 году о грехопадении ангелов64.

Все это воспроизведено Иосифом Хаззайей в его Мемре о природе [божественной] сущности на странице, которую он посвящает той же теме65. Вот окончание: «[Тогда великий князь воздушный66] сказал представителям своего чина: “Почему мы будем подчиняться праху и будем служить ему, тогда как наша природа более тонка и светоносна, чем его? […] Это он должен подчиняться нам, а не мы ему!” Так два помысла пришли в движение у великого воздушного князя: помысел гордости и помысел зависти. […] Тогда он пал, как молния, со своей славы и могущества […] и с того времени старается уничтожить образ его Создателя»67.

Стараясь уничтожить образ Божий, Сатана покушается, как прибавляет Иосиф Хаззайя, на самую роль человека во вселенной – быть связью, соединяющей в любви (’esārā d-ḥubbā) чувственные и умопостигаемые творения68. Это положение часто повторяется как в восточносирийском богословии, так и у наших мистиков. Его можно найти в уже приводившемся послании Георгия I69 и у самого Феодора Мопсуестийского70. Из Симеона д-Тайбуте приведем следующий прекрасный отрывок: «Осознай, о, [человек, обладающий] различением, что ты есть образ Божий и связь всего творения, как небесного, так и земного: когда ты склоняешь главу свою, дабы поклониться и восхвалить Бога, все небесные и земные создания с тобою и через тебя склоняют главы свои, чтобы почтить Его; и когда ты не поклоняешься и не восхваляешь Его, все создания скорбят о тебе и становятся твоими противниками»71. А вот что пишет Иоанн Дальятский: «Слава Тебе, Отец и Господь моей жизни, соделавший меня связью всех творений, дабы посредством меня все создания возносили Тебе хвалу!»72.

Наконец, отметим в связи с темой судьбы человечества, что, согласно Соломону Басрскому (XIII в.), Феодор Мопсуестийский, так же как Диодор Тарсийский, проповедовал учение о конечном спасении всех грешников73. Примечательно, что Иосиф Хаззайя для обоснования этого учения использует тот же довод от Писания, который в тексте Соломона Басрского приписывается Феодору74.

В учении Иоанна Дальятского о видении Бога есть также одно важное положение, где, по крайней мере в его формулировке, может быть заметно некоторое влияние богослова Баввая Великого75. Я имею в виду то, как Иоанн выражает возможность видения Бога76: видима бывает Его слава, а не Его природа – такое уточнение часто выходит из-под его пера77. В этом отношении, похоже, Иоанн тоже является единственным восточносирийским духовным писателем, который так усиленно настаивал на этом различии78. Его можно представить следующим образом: божественная слава есть то в природе Бога, что является доступным для приобщения. Здесь речь идет об онтологическом различии, поскольку на деле, как говорит Иоанн, душа думает, что видит саму природу Божию, – что объясняет необходимость постоянного удовлетворение ее желания79. В то же время Иоанн, как кажется, дает понять, что во время бесконечного преуспеяния в видении Бога80 сама божественная природа в некотором роде постоянно преображается в славу, чтобы непрестанно и в преизбытке сообщаться человеку (в постоянно чередующихся состояниях вхождения во свет и остановки в оцепенении восхищения)81, – при этом ее бесконечная глубина остается тем не менее всегда за пределами того, что может быть видимо82.

Как бы то ни было, для нас важно здесь именно различие между божественными природой и славой. Насколько мне известно, оно не было ясно разработано ни у кого из тех отцов, чье влияние на мистическое богословие Церкви Востока мы до сих пор изучали83. Но думаю, что у Баввая Великого можно найти одно из звеньев, соединяющих сказанное о божественной славе в Библии и у известных Иоанну Дальятскому отцов с точными формулировками по данной проблеме, которые мы находим у последнего.

Действительно, Баввай говорит, что слава Божия «это Его свет» и что только через Свой свет, неизреченно озаряющий святых во время молитвы, Бог может быть видим84. Согласно Бавваю, речь может идти не о видении безграничной божественной природы, но о видении ее места, то есть того неизреченного света, который исходит от нее85. С другой стороны, он делает недвусмысленное различие между природой и славой, рассуждая о причастии ангельскому состоянию в будущем веке: «[Все те, которые в этом веке сделались учениками святых ангелов,] будут в веке грядущем их соучастниками в славе в меру своего преуспеяния»86. Хотя здесь и говорится только об ангелах, но в то же время кажется, что Баввай ограничивает видение Божественного света (или Его славы) только уровнем созерцания его в творениях или при озарении, вызываемом чтением Святых Писаний87. Кроме того, душа имеет только одно ведение – ведение того, что Бог непознаваем: это радостное признание трансцендентности Бога, Который делает так, что «с того времени мы покоимся в этой пристани, исполненной блаженства, ибо уже нет более движения или стремления к постижению этой непостижимости»88.

Итак, здесь налицо согласие с догматикой Церкви Востока, далекое от учения Иоанна Дальятского о чередованиях все более и более глубоких ведения и неведения в самых глубинах божественного облака. Однако представляется, что точнее было бы сказать, что Баввай останавливается (по сравнению с бесконечным продвижением вперед, о котором говорит Иоанн) на первом моменте неподвижности во время соприкосновения с облаком, находясь в оцепенении, при котором чувствуешь, что желание исполнилось. Тем не менее, несмотря на отмеченное здесь различие, нужно запомнить, что Баввай, пребывая в той же Церкви, что Иоанн Дальятский, и живя немногим более столетия до него, четко характеризует ведение Бога как видение божественных света или славы, которое не касается самой Его природы.

Очевидно, что, приведя несколько примеров связи восточносирийских духовных писателей с богословской мыслью их Церкви, мы не намеревались предпринять исчерпывающее исследование по данной теме. Нам хотелось бы в данном случае только подчеркнуть, что, хотя духовные писатели иногда и отходили от традиционного вероучения Церкви Востока – что привело к осуждению некоторых из них, – они тем не менее находились под его влиянием во многих, частных и общих, аспектах своего учения. Основой их богословского образования является вероучение Церкви Востока, проблематика которого зачастую накладывала отпечаток на их образ мысли.

Примечания

1 Некоторые проблемы догматического богословия Церкви Востока будут детально изучены в моей работе Духовное учение Иоанна Дальятского.

2 См. Beulay 1977–1978, р. 19.