Она откусила зубами нить и швырнула Марье красный клубок, который та поймала и ощупала, как фрукт на рынке. Пряжа оказалась мягче любой шерсти, очень искусно скатанная и толстая.

– Она всегда выведет тебя обратно, в твою страну, в твой дом. Я из нее вяжу чулки всем моим детям, чтобы они знали, как вернуться домой, к матери.

Ольга спустилась по синему боку яйца и протянула руки сестре. Когда Марья ступила в ее объятия, Ольга подняла ее в воздух и покружила. Марья не смогла удержаться от смеха, как и раньше.

– Когда попадешь в Ленинград, передай нашей матушке, что я люблю ее, – сказала Ольга и расцеловала Марью в обе щеки. Ольга пахла богатством и материнством, и Марья Моревна обнимала ее очень крепко.

Так они и ехали все утро и весь день, и в сумерки, и в наступающей ночи. Звезды вышивали сложные узоры на темном небесном своде над головами. По-прежнему бледный нож не блестел из гущи леса, чтобы пронзить Марьино сердце или чтобы снести Иванову голову с плеч.

Наконец, лошадь с красными ушами упала на колени на лугу, полном остролистой травы, торчащей из-под снега, окруженном березами, будто костями. На ледяной полянке, засыпанной снегом таким холодным, что он скрипел под их башмаками, стоял дом поменьше. Половина окон светилась зажженным огнем, лошадиное дыхание паром поднималось из половины денников. Большая деревянная дверь была приветлива приоткрыта. Глаза Марьи болели. Она хотела закрыть их навсегда. Вместо этого она помогла Ивану Николаевичу переступить через порог дрожащими от долгого пути ногами.

Они ступили на толстый кленовый пол с приятными ясеневыми вставками в передней, с развешанными по стенам костяными канделябрами, рогами и другими охотничьими трофеями. А в центре сияющего пространства сидело большое яйцо с теплой коричневой скорлупой в пятнышках, перекрещенное лентами цвета роз. На яйце восседала хитрая рыжая женщина с серыми глазами, от которых не ускользало ничего достойного внимания. Она смотрела поверх очков на корзинку с яблоками у себя на коленях и резала каждое из них на семь долек – для пирогов, пирожных и вареников.

Сердце Марьи зашлось от удивления. Она прислушалась к животу – это что, волшебство, работа чертей? Невозможно было понять – она ничего не чувствовала.

– Татьяна! – закричала она. – Не может быть! Как получилось, что ты живешь здесь, глубоко в чаще? Как я смогла найти тебя после всего, что было? Это я, твоя сестра Маша!

Марья могла бы заплакать, но слезы ее пересохли от невыносимой усталости внутри – так долго и так быстро она мчалась.

Женщина взглянула на нее, и лицо ее осветилось, стало коричневым и алым. Она наполнилась видом сестры, как шелковый воздушный шар. Заткнув нож под мышку крепкой руки, она соскочила с яйца и расцеловала все лицо Марьи, потом повернулась к Ивану и тоже его поцеловала, хотя и не очень целомудренно.

– Марья! Моя дорогая сестричка! – воскликнула она. – Сколько времени прошло! Погляди-ка на себя, выросла как козочка! Ах! Мы уже все стали слабы глазами! – Татьяна постучала по очкам сестры, заткнутым в нагрудный карман, точно таким же, как ее собственные.

Марья хотела, чтобы Татьяна потрепала ее по голове и взлохматила волосы, как она это делала, когда они были маленькими и жили в доме на Гороховой улице.

– Таня, ты счастлива? Здорова ли?

– О, все хорошо, да и четвертый сыночек уже на подходе! – Она любовно похлопала коричневое яйцо по боку. – Выйдешь замуж за птицу – проснешься в гнезде. – Она подмигнула. – Да ты же всегда знала, что он был птицей, правда? А мне не сказала, смышленая девчонка. А у тебя-то как все? Ты счастлива? Здорова?

– Я устала, – ответила Марья Моревна. – Таня, это Иван Николаевич. Он не птица.

Иван поклонился средней сестре Марьи.

Татьяна в смущении поправила очки на носу:

– О, я знаю, кто он такой. Думаешь, лейтенанты нигде не бывают, да? Слухи – что куски сахара в этих краях. Вы только посмотрите на мою сестру, падшую женщину, похитительницу сердец, это в ее-то возрасте! Я так горжусь тобой. Доложу тебе, что у меня было вдвое больше любовников, чем у Зуйка, с тех пор как он лишил меня девственности, и в доказательство могу предъявить девять пронырливых цыпляток!

– Так много, – присвистнул Иван.