— Нет, не давала. И не знала, что нож кто-то брал. А что?

Томилина, уже переборов страх, поднялась с табурета, сняла со спинки кровати шерстяной платок, набросила его на плечи и спокойно продолжала.

— Ничего я не знаю. Ни-че-го…

— Печи давно топили? — спросил Мусин.

— Большую плиту топлю каждый день. На ней варю, от нее греюсь. А ту, в другой комнате, маленькую, редко.

— В печи заглянуть придется.

В большой плите было пусто. Плита с утра протоплена, еще жар идет от нее, но уже убрана, вычищена. Прошли в другую комнату. Открыли дверцы маленькой плиты. Эта, действительно, была холодной, давно не топленой. Но зола в ней еще лежала. Видимо, от последней топки осталась. Золы было немного. Просто плиту эту не очень старательно вычистили. Взяв кочергу, Мусин пошевелил серую кучку. Сергеев понял; что лейтенант чем-то заинтересовался. Подошел.

Из золы торчала обгорелая бляха солдатского ремня. Мусин разгреб кучку — три обгорелые пуговицы — металлические, как и бляха, скорее всего солдатские.

Томилина, прищурив глаза, смотрела в окно, за которым уныло качались на ветру голые, черные ветки тополя. Делала вид, что ее ничего не интересует.

Сергеев подошел к столу, достал из портфеля бланк протокола обыска.

Повернувшись к хозяйке, спросил:

— Одежду Клюева всю сожгли?

— Не жгла ничего.

— А это? — капитан кивнул в сторону печки. — Мы так понимаем, что среди вещей вашего мужа (капитану не хотелось называть Клюева сожителем) была военная форма, в которой он вернулся с армейской службы. И на днях вы ее сожгли.

— Не жгла я…

— Он надевал эту форму?

— На работу иногда китель надевал. Может быть, я и сожгла этот китель, но давно, потому что старый он был. Точно не помню.

— А для чего вы печь в четыре часа ночи топили?

Женщина растерялась.

— Ничего я не знаю!.. Забирайте меня, если хотите! — Томилина вскочила, краска сбежала с ее щек. Она уперла руки в бока и выкрикнула. — Ничего не знаю!.. Вы лучше у Зинки спросите, у Зинки!