— В последний раз спрашиваю: человека по имени Эррол Рич помнишь?

Малыш Том затряс головой и заскулил:

— Черт побери, да не знаю я его.

— А следовало бы знать: ты его сжег.

Луис приставил дуло пистолета к носу хозяина бара. Малыш Том поднял правую руку, закрывая лицо.

— Я помню! Помню! Я был там, но я не сделал ему ничего плохого.

— Лжешь! Не лги мне, скажи правду. Говорят, признание облегчает душу.

Луис опустил «СИГ» и выстрелил. Верхняя часть ступни Тома исчезла, став кровавым месивом. Он просто захрюкал от боли и ужаса, когда пистолет нацелился на его левую ступню, и слова посыпались из его нутра, как поток рвотных масс:

— Не надо, пожалуйста. Господи, как же больно! Ты прав, это мы сделали. Я раскаиваюсь в том, что мы сотворили. Мы тогда были молодые, ничего не понимали. Это было ужасно, сейчас я понимаю.

Его глаза умоляли саму Немезиду в лице высокого мускулистого чернокожего, который тридцать пять лет ждал этого часа. Все лицо Малыша Тома покрылось потом.

— Ты думаешь, был хоть день, когда бы я не думал об этом, о том, что мы сделали? Ты думаешь, был такой день, когда эта вина не давила бы меня?

— Нет, не думаю, — просто сказал Луис.

— Я найду способ расплатиться за то, что сделал, пожалуйста, — рука поднялась в умоляющем жесте.

— Я знаю способ, как ты можешь рассчитаться.

И после этого Малыш Том Радж перестал жить.

В машине они разобрали оружие, протерли каждую деталь чистой ветошью. Проезжая мимо полей и ручьев, они молча выбрасывали детали пистолетов. Заговорили, лишь отъехав на довольно значительное расстояние от бара.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Луис.

— Никак, — ответил Эйнджел, — только спина болит.

— Как насчет Бенсона?

— С ним мы ошиблись, но я все же прикончил его.