Он кивнул, повернулся и ушел.
Несколько мгновений мы молча смотрели ему вслед, после чего Кевин спросил:
— Вы в порядке?
— Нормально, — кивнула я.
Он поймал мой взгляд и вопросительно приподнял бровь. Он прекрасно понимал, что я расстроена. Я смущенно улыбнулась.
— У вас есть время выпить кофе? — спросил он.
Я колебалась. Мне надо было заняться бумагами. Но я пережила стресс. Приятно было бы поговорить с кем-нибудь компетентным.
— Да, отличная идея.
Мы посидели в кафе, и я рассказала Кевину о преследующих меня угрызениях совести. Свадебная фотография лежала на столе между нами, и я беспрестанно поглядывала на нее, словно счастливая улыбка Хизер могла ответить на мои вопросы, придать смысл ее смерти.
Кевин рассказал, что ему тоже приходилось переживать смерть пациентов.
— Я даже стал сомневаться, могу ли быть врачом, — сказал он.
Я кивнула.
— Должна признаться, что чувствую себя так же. Постоянно перепроверяю себя.
— Это совершенно естественно. Ко мне не сразу вернулась уверенность. Я некоторое время путешествовал, пытался найти себя, а потом стал вспоминать всех, кому смог помочь, и тех, кому помогу в будущем. Всех спасти невозможно, но если мы поможем хотя бы одному человеку — мы уже жили не зря.
— Мне нравится такой подход, но я все время думаю, что упустила что-то. Надо было назначить ей персональную медсестру, но у нас только что было собрание по поводу финансирования…
Из-за бюджетных ограничений персональные медсестры приставляются только к самым нестабильным пациентам. Хизер никак не дала нам понять, что у нее снова появились суицидальные мысли.
— Если бы вы и попросили приставить к ней сестру, вам бы отказали.
Он был прав, но я все же могла попытаться.
— Вы правильно сделали, что вернули ее в отдельную палату. Несчастье могло случиться, даже если бы она оставалась в интенсивной терапии. Вы же сами знаете: если человек твердо вознамерился покончить с собой, он найдет способ.
— Это правда. Но иногда даже один день может все изменить.